Пучина людская

Оказалось, что на злополучной конференции стоял воп­рос о единстве рабочего движения и только. А всего заготов­ленного Гордеевым не было и в помине. Бодрый тон доклада и уверенная речь действительно выглядели как пародия на святое партийное писание. Уже после зачёта при встрече в коридоре расстроенный педагог спросил: „Ну, признайтесь зачем вам понадобилась такая шутка?” Пришлось извиниться перед честным человеком и поблагодарить за веру в ученика.

Преподаватель Волох – редкой души человек. Он трепетно относился к своему предмету и в его голове не укладывалась возможность непонимания величайшего события истории. А то, что учебник написан не идеально, так это ещё не значит неправильно. Студент, умудрившийся получить на первом курсе семь пятёрок из восьми возможных, в его глазах был достоин высокого звания коммуниста, потому не может же он не знать сути учения, и поставил зачёт не столько Гордееву, сколько тому потенциальному партийцу, который наверняка скрыт пока в этом нахальном импровизаторе. Своим зачётом он спас Гордеева от длительных пересдач и предельного на­пряжения графика учёбы. Этот же зачёт причислил Гордеева к отличникам, и по итогам полугодия ему назначили повышен­ную стипендию, а это больше обычной на целых аж 25 руб­лей. Не ахти как много, но в котельной – это две недели труда.

После экзаменов – каникулы. Первые дни беспробудный сон. Институт опустел, ибо все разъехались на отдых. И толь­ко Гордеев с другими демобилизованными, обмениваясь между собой опытом, разбрелись по магазинам, базарам и ярмаркам в надежде приобрести обувь, одежду, книги, инструмент ... Про­давцы, видя перед собой неопытных покупателей в полувоен­ной форме, вручали непотребное, только с виду казавшееся хорошим. Приходилось возвращать, скандалить или переде­лывать, перешивать, подгонять. На это уходило время, в харак­тере появилась нервозность и стала остывать душа. Ведь эти парни за свои двадцать четыре года уже столько всего преодо­лели, что ясно стало: не по вине кара. Да и за что она назначе­на эта кара? Разве за сиротство? За голодное детство? Или за корабельное беспросветство? Вся обстановка убеждала каж­дого, что жить невозможно, надо выживать, т.е. приспосабли­ваться, юлить, хитрить, врать, словом, не быть, а казаться!

Особо грустно становилось от рассказов малолеток, т.е. тех, кто после домашней десятилетки, минуя службу, сразу пришёл в институт: был на водах, в санатории, в Карпатах ...