|
К концу третьей стадии «динамики» если у меня и оставались какие-то честолюбивые устремления в отношении нирваны, то подпрыгивание и выкрики «Ха!» низвели их до единственного желания расслабиться. Когда записанный на магнитофонную ленту «Стоп!» прорезал пропитанный потом воздух, я, рухнув, замер в оцепенении на холодном полу. На пятнадцать минут я превратился в саму неподвижность, парящую на волнах судорожного заглатывания ртом воздуха, — чересчур уставшую, чтобы мыслить, и слишком опустошенную эмоциональной разгрузкой, чтобы бояться. Ну, что я вам могу сказать о той лежавшей на цементном полу бесформенной массе, которая именуется Джоном Хогом? Какими эпитетами мне следует сопроводить то ощущение «все ниже, ниже и ниже...» и «все глубже, глубже и глубже...», которые он испытывал ц эти минуты? Свободное, поскольку ничем не загромождено. Безмолвное, поскольку нет предела его глубине. Нет у него дна, глубину которого мерить. Нет у него и поверхности от которой измерять. «Оно» глядит без глаз и умирает без смерти. Облако мрака, которому я отдал себя дождем, Низвергающимся ливнями грусти. До тех пор, пока существует пылающее небо радости. Нежная мелодия флейты, возвестившая о начале заключительной стадии динамической медитации, принесла мне первое ощущение этого внутреннего неба. Доведенные до полного истощения конечности сделали попытку движения, судорожно дернувшись, будто в предсмертных конвульсиях. Ласкающая музыка, вытягивая движения из тихой заводи моей смертельной усталости, в конце концов, заставила подняться мою словно налитую свинцом голову. В ту же секунду меня поглотил взрыв белого света, бодрящего как ледяной горный поток. Заключив в свои объятия, свет поднял меня на ноги, и там, где мгновение назад ничком лежал изможденный человек, возник пляшущий дуралей. Огонь жизни лробежал по моим жилам, расцветив мрак мириадами пылающих облаков. Танцевать означало прикасаться взглядом к золоту и омывать взором весь мир. С последними звуками праздничной музыки лучи восходящего солнца смешались с криками птиц, прорезали листву, окружающий навес тропической растительности, и я отдался созерцанию голубого небесного простора. Теперь, когда мировая скорбь льет слезы из моих глаз, они являются не только источником мучительных надежд и желаний, но и представляют собой осознание возможности существования здравого смысла. Человеческие существа страдают оттого, что не могут вернуться в непорочное животное состояние. Я — один из тех, кто убежден, что все люди на планете страдают по причине непрерывного подбрасывания песка в шестеренки их грез. Человечество испытывает муки вследствие бесконечных помех, создаваемых появлению на свет его ребенка — «homo novus», рождение которого предопределено самой природой. — 273 —
|