|
Если бы Е.И. просмотрела журнал и признала всё правильным, я ни на мгновение не замедлил бы переориентироваться и постарался согласиться. Я ведь ошибался и относительно Тагора, отказавшись переводить некоторые его труды, идейно отличающиеся. Но пока я не знаю её мыслей; я чувствую, что в журнале допущены этические ошибки, которые и привели к великому расколу, к трагедии и, быть может, повредили и Плану. У меня после последних писем Е.И. появилось такое чувство, что она считает меня виновным. Трагедия была в том, что я тоже чувствовал свою вину, но не знал, что и как мне следует исправлять. Кто бы мне сказал, как мне надо было поступать! Если бы, к примеру, всё повторилось, не поступил бы я таким же образом? Может быть, стал бы единственно твёрже и мужественнее. Если бы мы тогда выгнали Валковского, разве этим помогли бы делу? Я тогда считал Валковского малозначительным во всём этом деле, сам он был малоподвижным, и встречался я с ним довольно редко. В последние годы от Валковского я внутренне отдалился, ибо он был излишне педантичным в работе, хотя и обладал некоторыми хорошими свойствами. Может быть, в этом конфликте, в проявлении его упрямства выразились его обидчивость и известное самомнение? Я его защищал, потому что думал, что его ущемляют, что друзья хотят любой ценой его «съесть», притом отчасти – по личным мотивам. Разумеется, в душе самого Валковского в те дни тоже происходило нечто недоброе. Я его сердца тогда «не читал». Е.И. читала его мысли, потому через призму Е.И. я пытался подойти объективнее. Журнал вышел в мае. В начале мая со всей семьёй я уехал в Меллужи, ибо дети заболели коклюшем. Это было лето, полное мучений. У жены нервы совсем больные. <Бессонные> ночи из-за детей – это ещё самое малое. После всего этого я чувствовал себя духовно и физически как запачканный. Несколько месяцев даже не мог прикоснуться к Учению. Я тяжко переживал свою и чужую вину. Дело Н.К. рухнуло, по чьей вине? Летом я читал только опубликованные письма Е.И., но последние письма её перечитываю только теперь. Ибо тогда эти письма будили во мне чрезвычайные страдания. Думал также часто об Указании Учителя мне: «мужество и твёрдость». Почти полтора года, можно сказать, я был во власти всего столь трагически происшедшего. По своей натуре я всегда был оптимистом, но теперь несу в себе какую-то невыразимую тяжесть. Чувство нечистоты не позволяло мне и писать мою книгу, ибо ощущал себя недостойным. Учение ведь призывает взять на себя всю ответственность. Я ещё мог жить, когда немного забывал об этой ответственности. Летом были дни, когда я совершенно не мог дышать. Ибо слишком велико было задание, которое не получилось. И поэтому, как бы ни было велико моё устремление в будущее и вера, весьма часто меня тянуло назад, обратно в прошлое. Тем более потому, что многого и многого в нём я совершенно не понимаю. И на мне лежала главная ответственность... — 310 —
|