|
Что было бы, если бы журнал вышел уже в начале февраля? Ведь аппетит чиновника рос, а с ним и рвение наших друзей. Может быть, сразу после выхода журнала им была бы предложена радикальная деятельность... Ибо Гаральд мне позже сказал: «Что из того, что закрыли бы Общество, мы завоевали бы симпатии». Особый всплеск «рвения» мы видели позже, в июне, после выхода журнала, но уже тогда существовала угроза ликвидации. Может быть, это было и хорошо, что я немного замедлил стремительный темп, что я требовал хотя бы согласия Н.К.? Ибо мне казалось, что многое в журнале компрометирует Учение. Но, может быть, это было моей ошибкой? Знаю, что журнал был нужен ради дела, но ведь – умереннее, культурнее. Не надо было хвалить то, что внутренне отрицают, например, военные песни и некоторые фразы о Сталине и т. д. Притом направленность журнала была обращена против мировоззренческой позиции правительства Латвии. И было понятно, что его не позволят выпустить. И зачем впутываться в политику и выпускать с помощью других (как думал Гаральд)? Теперь <я думаю>, что он, возможно, был прав, что Валковский немного тормозил <деятельность>. У него была и личная обида, ибо Гаральд в своё время немало нападал на него, <конечно>, преувеличивая. Но в Обществе его очень любили... Н.К. я абсолютно верил и охотно бы выполнял каждое его малейшее замечание. Но к Блюменталю полностью точно так же я относиться не мог, я ведь знал его тактику и зачастую поверхностный или преувеличенный подход. И первой целью издания журнала было – угодить Ветрову. Но интересы Ветрова были – удовлетворить своё честолюбие и послужить (идее). Ветров хотел использовать <Блюменталя и Гаральда> ради своей карьеры. Возможно, что его самого мало интересовало дело Н.К. Может быть, он не ради Н.К. так часто посещал Блюменталя, но чтобы выудить сведения о латышах. Знаю, что Блюменталю было трудно, что ему предлагались и ещё более радикальные дела. Но сотрудничество было бы ещё красивее, если бы сохранялось уважение к себе. Я успокаивал себя тем, что мы не понимаем будущего великого поворота истории, что теперь время велит подходить радикальнее. И всё же я чувствовал, что журнал слишком резок; это была трагедия. Но Блюменталь почти ни в чём меня не слушал. Все мои бесчисленные замечания как будто ударялись о стенку. И Гаральд теперь признаёт, что журнал надо было смягчить. Блюменталь мог меня не слушать, ибо редактировать журнал было поручено ему. Так, он нёс стопроцентную моральную ответственность за содержание, но юридически – я. Частично я уже смирился, ибо воля Н.К. была в том, чтобы назначен был Блюменталь, но, однако, я понимаю отчаяние моей жены, когда Драудзинь сказала, что с выходом журнала все будут считать нас «коммунистической ш<айкой>». Элла была на мгновение как в помешательстве. Ей это казалось предательством по отношению к народу и к Учению. Притом она упрекала обоих друзей в нечестном поведении, что утаивают от членов Общества и втягивают их в политику, которой они не желают. Особенно она возмутилась, когда Блюменталь, который клятвенно заверял, что подпишется как редактор, позже отказался. Только нападки Эллы его принудили, и только тогда, когда Гаральд взялся <тоже подписаться>. — 312 —
|