|
Также встречи с Гаральдом мне почти каждый раз внушали подсознательный ужас. Жутким мне казался каждый контакт с ним. Ибо я не был убеждён, что эта встреча вновь не принесёт выброса «империла». Но летом не было утра и вечера, когда бы я не посылал Гаральду наилучших мыслей. Вечно он был раздражённым, потому я и думал, что он не прав, что преувеличивает. В Горы он писал чудесные письма. Конечно, эта раздражённость, вероятно, была больше всего лишь внешностью, душа его горела за общее благо, и так, что в его внешней жизни иногда вспыхивал фанатизм, он был готов ради цели платить наибольшую цену, жертвовать всем. Эта душа великого огня, знаю, со временем опять станет мне близкой. Когда полностью утихомирится внешне стихийное – он ведь ещё молод. Он должен возродиться заново. Всё время звучали в сознании слова Е.И. После прихода коммунистов мы с великим изумлением прочли <в газетах>, что Гаральд и Блюменталь стали «шеф-редакторами». Но, как мы предчувствовали, так и случилось: <власти> хотели только использовать наивных нейтральных деятелей культуры, чтобы после, когда они не смогут следовать дальше, отбросить. Они ведь хотели показать народу, что будут «компромиссы», таким образом заставить сознание привыкнуть к радикальным переменам. Что это за жуткие дни были в начале января минувшего года! Я теперь так хорошо понимаю Гаральда. Он в рождественской «неудаче» видел «космическое зло», и поэтому его недовольство достигало наивысшей степени. Он позже сказал, что нарочно накалял голос, чтобы на меня сильнее воздействовать. Не хочу повторять, что я переживал, ведь для моего сознания каждое грубое слово было как острейший клинок, и на этот раз – со стороны близкого человека. Возможно, мой подход мог быть несколько иным, но глубоко в моём сознании жила мысль: где грубость, там не может быть истины. Теперь думаю, что, быть может, всё же Гаральд иногда был прав? Я ведь не умел <многого>. Но почему мне не разрешили отойти <от руководства>, когда я хотел? В начале января Блюменталь предложил издать второй номер. Первые материалы, которые он упомянул, были чисто политическими. Я был в состоянии глубокого ужаса, ведь я знал, что мы должны идти путём культуры. Притом я уже был знаком с довольно поверхностным подходом Блюменталя. (К примеру – статью Салтыкова для первого номера он отдал в печать, не прочитав, и только тогда, когда жена указала на тенденциозность, он её отбросил.) Я просил его отложить, пока Н.К. не будет подробно информирован, и мы не получим от него ответ. После этого я с ним некоторое время не встречался, только – с Гаральдом. Но тот хотел тем временем сделать переворот в Обществе, создать новое правление, однажды даже хотел провести чистку среди членов, руководствуясь «симпатиями» и т. д. Странная тактика у Блюменталя – он всё же не информировал о содержании журнала Н.К., у которого мы спрашивали совета зачастую даже по мелочам, но велел набрать главные статьи. Единственно в марте, когда у нас было первое заседание, он прочёл краткое письмо к Н.К., в котором упоминалась часть из названий статей (конечно, в условиях цензуры можно было понять их неправильно, например – «Оборона», разве Н.К. мог знать, что это из речи Ворошилова со многими иллюстрациями). Это письмо хотели отослать через юг. Позже нам показали отпечатанные листы, и мы с Драудзинь в изумлении широко раскрыли глаза. Ответ от Н.К. ожидался с чрезвычайным нетерпением. Где же они были в январе, феврале, когда я просил проинформировать Н.К.?! — 311 —
|