|
После глубоких размышлений, 2 января в квартире Гаральда я наконец объявил своё категорическое решение, что без совета Е.И. отказываюсь ликвидировать группы. Притом и юридически я один этого сделать не могу. Не хочу уничтожать Общество. После моих слов произошёл взрыв. Друзья забросали меня самыми жуткими, кощунственными словами и, не простившись, ушли. Я вышел в совершенном смущении. Неужели случилось то же самое, что в Америке? Неужели Общество перед развалом? Что они будут делать, отомстят ли и как? Это были мои тяжелейшие часы. Я ведь ещё был столь неопытным и всё строил на доверии. И если нет доверия между приверженцами Учения, то разве возможно вообще дышать? При мысли об этом безумии мне становилось жутко: как же друзья всё это могли? Неужели они на самом деле так далеко стояли от Учения, что могли применить такую тактику? Гаральда я виню меньше, ибо он фанатичен и притом полностью под влиянием Блюменталя. Теперь, после всех размышлений и наблюдений, вижу, что Блюменталь отчасти сознательно, отчасти несознательно всё это дело преувеличил, чтобы убрать с дороги Валковского, провести в Обществе изменения, укрепить своё влияние и повернуть руль Общества, по возможности, в свою сторону... В тот же вечер собралось нас шесть человек и обсуждали, что делать. Посылали друзьям хорошие мысли, и решили это делать ежедневно. Надеялись найти какое-то примирение. Позже с ними говорили Стипрайс и Буцен. Стипрайс – младший руководитель группы, которого уважают за правдивость. Он говорит: «Надо идти прямо, ни влево, ни вправо, хотя следует проявлять симпатии к теперешним достижениям России». Плачевней всего вёл себя Буцен, который внезапно стал их другом, хотя Гаральд всегда и везде был против Буцена из-за его поверхностности и «церковного» поведения. Если бы Буцен не рассказал, и притом – превратно, про дело с магазином, друзья, быть может, так сильно не обиделись бы и весь «крестовый поход» против Валковского не начался. Таковы мы, когда всё человеческое поднимается до предела. Это были дни испытаний для всех нас. И я могу понять это только так, что при испытании всплыла вся их тайная натура, ибо таких качеств в Блюментале и Гаральде я не знал. Друзья повлияли и на бедного Вайчулёниса, который их всегда и везде поддерживал и признавал, что нужно торопиться. Мы с Драудзинь решили Вайчулёнису о друзьях ничего отрицательного не рассказывать, ибо тогда он волнуется. Но утром 5 января, когда я его навестил, встретил большую неожиданность. Уже несколько недель он был очень слабым, в последнее время лежал даже как бы в полубессознательном состоянии. Но на этот раз он принял меня бодрым, со столь светлым взглядом и одухотворённым лицом, что невольно я подумал о святых. Его белые длинные волосы и борода ещё усиливали впечатление. Первое, что он мне сказал, было какое-то глубокое самоосуждение. Он говорил о своей вине и ответственности, с которыми всю ночь боролся. Я не понял конкретно, о чём именно он думает; конечно, это могло быть связано только с Обществом. Я сказал, что всю ответственность несу я один, что во всём виноват я. Так я постепенно его успокоил. Позже во второй комнате я долго беседовал с его дочерью, г-жой Аншевиц. Г-жа Аншевиц – человек духовный, хотя не слишком активный, и я ей полностью доверяю. Она сказала, что её отец всегда был весьма хорошего мнения о друзьях, соглашался, что им в своём деле надо торопиться, не очень одобрял мою осмотрительность. Но позавчера утром, только проснувшись, будто бы в каком-то видении, он сказал: «Но Блюменталь тоже виноват». Блюменталь, желая меня убедить, часто подчёркивал: «Даже Вайчулёнис, больной человек, понимает, а ты не можешь понять». Но теперь оказывается, что и Вайчулёнис думает иначе. Ещё одной тяжкой проблемой, с которой могло быть связано острое чувство вины у Вайчулёниса и которую я теперь вряд ли выясню, было: Блюменталь мне позже сказал, что и Вайчулёнис подписал письмо Гаральда, ранее упомянутое, но что он его в Индию не отослал, так же как не отослал телеграммы (в чём меня заверял). Неужели Блюменталь и в смертный час не давал покоя человеку, охваченному жуткими болями, который все эти дни пребывал в ожидании ухода? И если даже Блюменталь прочёл письмо Вайчулёнису, он не был в силах осознать всё, там сказанное. И Аншевиц говорила, что Вайчулёнис даже не был способен подписаться. Потому не верю словам Блюменталя, ибо с его стороны это тоже было бы тягчайшим деянием. И странно, когда я проснулся 8 января, во мне живо трепетала мысль: поспешу к <телефонному> аппарату и буду кричать Блюменталю: «Человек уходит, искупи свою вину, пока не поздно!» Жаль, что я этого не сделал, ибо вечером друг ушёл. При нём была Аншевиц и ещё кто-то из женщин, членов Общества. В то утро я был у него и видел его спокойно лежащим – в последний раз. Накануне, около полудня, когда я его навестил, он мне сказал: «Рихард, я тебе передам Знак». Он, видимо, думал об уходе. Я его успокаивал, и он погрузился в полудрёму, просидел я у него долгое время. В последние дни он просил Владыку принять его к себе, ибо ноша страданий была невыносима. Пусть Владыка перенесёт оставшуюся долю страданий на следующую жизнь. В тот же вечер, после его ухода, мы, его друзья, собрались у него. На следующий день у нас было торжественное заседание старшей группы. В четверг – вечер, посвящённый памяти Вайчулёниса, и в пятницу мы проводили его физическое тело к месту последнего отдохновения. Вайчулёнис был счастливым. Но сердце моё всё время было полно бесконечной ноющей боли. Даже теперь, в эти скорбные минуты, друзья не смирились. Гаральд с Буценом в старшей группе предложили переизбрать правление, то есть созвать общее годовое собрание членов Общества намного раньше, чем в иные годы. О переизбрании правления и мы с Драудзинь много думали, ибо друзья такие требования выдвигали. Возможно, что так было бы лучше, пусть бы переизбрали всех заново, пусть активные члены выскажут свою волю. Может быть, так на время очистилась бы атмосфера. И не нужно думать, что Валковского не избрали бы заново. Потому мы в старшей группе думали, не назначить ли собрание на 1 февраля. Но здесь всё же появились серьёзные соображения. Валковский сообщил, что друзья агитируют против него. Якобсон в полной растерянности. И он не допустит, чтобы его запятнали. И притом годовое собрание совсем невозможно так срочно созвать, ибо необходимы подробные отчёты и т. д. Завтра будет заседание правления, и мы это обсудим. Как поведёт себя Гаральд? Чувствую, что он изменится. — 289 —
|