|
Кроме университетской, я посещал Национальную, или Государственную, библиотеку, где около полутора миллионов книг. Я прочёл и просмотрел несколько десятков книг о Граале и Парсифале, выписывал отдельные моменты, прочёл ещё вторую книгу о Пресвитере Иоанне – труд Опперта (книгу Царнке я получил из Берлинской библиотеки уже здесь, в Риге)[121]. И всё же в конце концов на душе у меня грустно, ибо никаких новых открытий я там не обнаружил. Зато в Риге этой весной за одну неделю мне намного больше повезло. Единственно в субботу, перед отъездом, я с восторгом читал книгу Хагена[122], в которой была попытка доказать, что легенда о Граале основана на легенде о Пресвитере Иоанне, таким образом, весьма близко подтверждая мою мысль и убеждение, что легенда о Граале родилась в Индии. Также в Риге я заинтересовался древним названием Пекина – Цамбала – и связанным с ним понятием Шамбалы. Я просмотрел многие, вернее сказать, все доступные мне старые энциклопедии и некоторые старые карты Азии, но много нового для себя я не обнаружил. По поводу этого названия – Цамбала – пишу письмо Юрию Рериху, спрашивая его мнения, ибо ему, как знатоку восточных языков и историку, случалось, видимо, интересоваться и этим древним названием Пекина. Притом у него есть исследование о древнейшей Калачакре и др., где он касается понятия Шамбалы. Жил я <в Вене> совершенно одиноко. Консульство Латвии с 1 августа было закрыто. Познакомился я с друзьями Фриды Лаувы, с бывшим председателем Общества антропософов д-ром Лауэром, посещал его два раза, он дал мне две скучные антропософские книги о Граале; при второй встрече он мне сообщил, что уезжает в Швейцарию, в Дорнах, ибо здесь ему делать нечего. Вторая, с кем я познакомился, – д-р Э. Моор, ассистентка моего профессора, с ней я встречался три раза. И она, как еврейка и как врач, была в состоянии шока: к моменту моего отъезда она ещё не знала, куда денется со своими вещами, ибо врачам-евреям надо уйти из своих квартир. Со знакомой Н.К., г-жой Идой Мюллер и её мужем я провёл целый вечер, хотя нашёл их не с первого раза. Они живут в Баумгартене, дачном районе, где у них свой домик с садом. Она – светлая, приятная личность, лет за шестьдесят, последовательница идей Сутнера, активистка пацифизма и тоже – художница, пишет тирольские пейзажи. Её муж – симпатичный человек, композитор, к вопросам религии имеет несколько скептическое отношение. Разумеется, теперь, когда в Вене закрыты все общества – культурные, пацифистские, теософские, антропософские и другие, не имеющие отношения к национализму или теперешней науке, они чувствуют себя гонимыми и одинокими. Она предупреждала меня быть осторожным. Будто бы немало агентов, следящих за всеми подозрительными. Понятно, что в своих письмах я мало затрагивал текущий момент (но мне не было чего опасаться, я ведь политикой не занимаюсь). Единственно, быть может, в связи с именем Рериха, которое теперь в Германии наверняка имеет нехорошее звучание, ибо его считают масоном или кем-то подобным. Г-жа Мюллер жаловалась, что культура в Вене теперь притесняется. Для женщин, вероятно, будет закрыт доступ в университет. Из школьных программ выбрасывается не только религия, но даже обычная этика, оставляется только всё национал-социалистское и т. п. Когда произошёл переворот, очень многие ликовали, ибо режимом Шушнига не были довольны. Но теперь наступило отрезвление. Интеллигенцию угнетает униженность культуры и милитаризм. <Относительно> народного хозяйства – с упразднением шиллинга жизнь стала вдвое дороже. Безработица, правда, исчезает, но рабочие часы сильно увеличены. Мюллер перевела на немецкий язык многие статьи и стихи Н.К., но если ранее не было возможности опубликовать их даже в швейцарской печати, то теперь, в Германии, нечего и думать. Конечно, правительство Германии пытается вводить для народа нечто социал-экономическое; некоторые даже восторгаются «строительством», но это строительство проводится за счёт духовного – дух исчезает. Австрийцы – очень культурный народ, поэтому они в депрессии. Из театров ныне действуют только два: оперный и Burgtheater. В кинотеатрах демонстрируются немецкие фильмы лёгкого содержания. В «Урании» мне удалось посмотреть единственно хронику гималайской экспедиции. В оперном театре слушал «Золото Рейна», «Зигфрида» и «Травиату». Хотел было сходить и на «Gotterdammerungen»[123], но, прочитав заранее либретто, я глубоко изумился великой безнравственности древних немецких героев. Три ночи здесь устраивали «затемнение»; приятного в этом, разумеется, ничего не было, ибо в один вечер я был в оперном театре, во второй – пришлось раньше отправляться спать. Ни в чём другом в Вене я не замечал особой подготовки к войне, газеты ничего не писали об иных государствах, кроме Чехии, и уже в Риге меня поразила новость, что из Парижа эвакуируются жители и во Франции и Англии объявлена мобилизация и т.д. Да, в последние дни во всём мире было колоссальное напряжение, все иностранцы бегут из Германии. Поскольку я мало общался с людьми, то и кое-какие тревоги меня миновали. — 245 —
|