|
Познакомился я и с Таской, председателем Комитета Рериха, около часа беседовал с ним в его магазине. Первое впечатление приятное: лицо простое, по-крестьянски приветливое. Но под конец всё же создалось у меня впечатление: Общество Рериха для него всего лишь одно из многих других дел. Он не углубился в наше движение, я пробовал, сколько мог, его проинформировать. Он сказал, что искусство Рериха мало известно в Таллине. Я предложил устроить небольшую выставку, обещал даже одолжить несколько оригиналов из нашего Музея. Как-нибудь можно устроить и выставку репродукций. Он обещал в своём магазине кожаных изделий продавать репродукции с картин Рериха. Также он будет заботиться о том, чтобы Обществу Рериха в Kunsthaus[118] была выделена комната побольше. Я торопил его зарегистрировать устав общества. «Неужели это так спешно? – ответил он. – Комитет и так уже существует». Понятно, такой ответ свидетельствует о не слишком глубокой заинтересованности. Но вообще-то некоторое культурное впечатление он на меня произвёл. Навестил я также Нимана и Кайгородова, ознакомился с их последними картинами. Кайгородов проявил большую заинтересованность в положении общества, сказал, что в октябре обязательно общество откроется. Но прошло уже полтора месяца, а я ещё не получил ни одной вести. Да, этих людей надо побуждать непрестанно. Жаль, что влияние Беликова пока небольшое. Теперь о Пабсоне. Приятный, уравновешенный, духовный человек. Он – розенкрейцер, и мы много говорили о духовных проблемах. Он – автор нескольких книг, одна – о флетчеризме[119] и вегетарианстве, эту книгу он перевёл и на русский язык. Приятно и то, что он своим пациентам, хотя бы на период курса лечения, полностью возбраняет курение и мясоедение. Вообще-то мы друг друга вполне понимали. Метод лечения Куэ – приятен и рекомендуется всем, ибо поддерживает постоянную бодрость. Некоторое время он жил в Риге, где его метод лечения пользовался большим успехом. Через Стуре он заинтересовался Обществом, хотел в него вступить. Но зять Стуре его превратно информировал об Учении, и оттого он к нему остыл. В Риге он обратился к двум знакомым врачам и предложил им свои услуги и знания, но результатом такого шага было то, что его выдворили из Латвии, так как он лечил, не имея диплома. Из Эстонии я вернулся в бодром настрое. И решил всё же в конце концов ехать в Вену. Тем более потому, что проф. Фрешель, как еврей, мог практиковать только до 1 октября. Ехать надо было и ради Гунты. В течение трёх дней я оформил документы, получил аванс, одолжил денег и в среду утром через Варшаву отправился в Вену. Ситуация в мире в этот момент была невероятно напряжённой, и отношения между судетскими немцами и чехами всё больше накалялись. Все, кому я сообщал о поездке, говорили, что я еду прямо в самую заваруху. Отвечал шутя: «Еду установить мир!» Да, действительно, поездка была полна напряжения и неизвестности. В Варшаве я опоздал на поезд, остался на ночь в гостинице. В Чехии – шёл дождь. В Вену прибыл в темноте. Тут же направился в указанный пансионат к приветливым людям. Там я ночевал две ночи, затем, после поисков, нашёл приятную и очень тихую комнату на Schlosselgasse, 11-37, в квартире одной чешки. Эта улица находилась всего в десяти минутах ходьбы от Votivkirhe, где жил мой профессор, здесь же был и университет и библиотека, которую я ежедневно посещал. Первым делом в Вене всюду кидались в глаза свастики, которые были выставлены в витринах каждого магазина, также <надписи> в витринах «арийский магазин» и т. д. Все эти знаки были обращены прежде всего против евреев. Жители Вены по своей натуре народ радостный, но теперь везде я чувствовал явную депрессию. Каждый замкнут в себе, будто бы нет никакого дела до другого. Я решил, что главным образом это из-за близости войны: в газетах колоссальное пропагандистское натравливание на Чехию. Ни о чём ином в политике газеты вообще не писали, как только о «чешских бесчинствах», об их жажде войны и т. д. Так как я заранее знал, что пресса раза в три-пять всё преувеличивает, то пытался обо всём этом не думать, настраивая себя на работу и свои обязанности. Хотя на меня, конечно же, влияла окружающая атмосфера, однако первые две недели прошли спокойно. Единственно 13 сентября меня встревожило сообщение в газете о 15 жертвах в Чехии. Потом выяснилось, что этот момент действительно был совсем критическим – Гитлер надумал вторгнуться в Судеты, но Чемберлен тогда поспешил «спасти человечество». Когда я прочёл о поездке Чемберлена, то успокоился. Последней тревогой было сообщение о большом ультиматуме Гитлера Чехии, но я знал, что до 1 октября остаётся шесть дней, так что вырваться ещё успею. Всё же я решил уехать во вторник или среду. Когда же наступило утро понедельника, в бюро путешествий я убедился, что границы с Чехословакией действительно закрыты, и после получения вестей из Латвии я решил уезжать 27 сентября, во вторник утром. Понедельник я ещё провёл в обеих библиотеках, простился с милыми книгами о Граале, затем под вечер приобрёл новый билет через Берлин и Бреслау[120] к чешско-польской границе, мой обратный билет через Чехию уже нельзя было использовать, единственный путь – через Польшу. К тому же в спешке в польском бюро путешествий забыл десять долларов, которые оставил в залог за билет, когда поехал на вокзал обменять немецкие марки. Позже из Польши я написал в бюро, но господа не признались. Вообще, эта поездка через Берлин снова ударила меня по карману. Но что с того, лучшее – это то, что с вестью мира я прибыл в Латвию. — 244 —
|