Клиническая психотерапия

Даже самые прекрасные западные психотерапевтические приемы, не имея глубинного генетического сродства с нашей природой, культурой, мало приживаются у нас, обнаруживая, в лучшем случае, лишь отдельные грани созвучия с русской душой. Знаменитый Милтон Эриксон, дабы доказать стеснительной, считавшей себя уродливой телом, молодой пациентке, что знает как врач о ее совсем не уродливом теле (хотя и не видел ее раздетую) больше, чем она сама, сообщает ей, что ее лобковые волосы темнее тех, что на голове, что цвет ее сосков иной, нежели цвет остальной кожи (Хейли Д. Необычайная психотерапия / Пер. с англ. СПб.: Белый кролик, 1995. С. 117). Помогли бы подобные «смелые» психотерапевтические приемы нашим, не-американским, стеснительным пациентам?

Российская отечественная клиническая психотерапия, глубинно отвечающая российскому духу, с трудностями, но все же развивалась в идеологически сложное советское время, под прикрытием сугубо медицинских занятий, и она у нас есть сегодня (см. прежде всего 3 тома «Руководства по психотерапии» под ред. В.Е. Рожнова, 1974, 1979, 1985). Теперь она усложняется, углубляется во взаимодействии с психологической психотерапией, психиатрией, соматологией, философией и художественной культурой в атмосфере нашего демократического раскрепощения.

АПОЛОГИЯ Г АННУ ШКИНА (2002). 130> (К КУРСУ ЛЕКЦИЙ Е.В. ЧЕРНОСВИТОВА «СОЦИАЛЬНАЯ МЕДИЦИНА»)

Евгений Васильевич Черносвитов примерно четверть века назад учился в клинической ординатуре на нашей кафедре (сейчас мы называемся кафедрой психотерапии, медицинской психологии и сексологии Российской медицинской академии последипломного образования (Москва)). Клинического созвучия, психиатрического взаимопонимания у нас с ним не было. Вообще ординатор Черносвитов был на редкость углубленно-самостоятелен в своей врачебной молодости, и это прекрасно. Мне кажется, уже тогда у Евгения Васильевича обнаруживалось тяготение не столько к клинической, сколько к социальной медицине, к философии. Помню, как был он мне светло благодарен, когда подарил ему в ту пору фотографический портрет молодого Ясперса.

В этом году вышла книга Е.В. Черносвитова «Социальная медицина»: Учебное пособие для вузов. — М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2002. 254 с. И вот не могу не написать о том, что Петр Борисович Ганнушкин, по-моему, совсем другой, нежели изображен в этой книге. Ганнушкин (1875—1933) — мой учитель. Я родился после того, как он умер, но Петр Борисович для меня всегда был живым в своих глубоких, классических работах-переживаниях и воспоминаниях о нем коллег и пациентов. То, что он сделал для моего психиатрического, психотерапевтического воспитания, образования, бесценно. Евгений Васильевич должен меня понять, потому что у него, как он пишет, есть свой учитель, которого он защищает от Ганнушкина. Это — Иван Борисович Талант (1893—1978), около 40 лет заведовавший кафедрой психиатрии Хабаровского медицинского института. Наконец, я сам — преподаватель, психиатр-психотерапевт, постоянно опирающийся в своих занятиях на работы Ганнушкина. Мне хотелось бы здесь заранее ответить на те вопросы о Ганнушкине, что зададут мне врачи и психологи, познакомившись с книгой Черносвитова.