|
Однако главное здесь все‑таки не это, а ирония, даже сарказм в адрес религии как таковой, без учета деления на различные конфессии. Использование фразы «This is my body» в неподобающем контексте – ключевой фрагмент этой работы, что может негативно восприниматься верующими. Художник, очевидно, намеренно прибегает здесь к известному методу художественной провокации, что является одной из основных стратегий актуального искусства. Легитимность таких провокационных художественных жестов до сих пор оспаривается современными критиками, которые видят в них в первую очередь честолюбивые желания получить известность самым легким способом. Но, с другой стороны, провокация, скандальность стала сегодня неотъемлемым атрибутом современной российской светской жизни (поведение некоторых политиков, представителей бизнес– и шоу‑элиты и др.), а не только прерогативой художников‑авангардистов. Как бы то ни было, скорее всего, автор таким образом протестует против чрезмерной, на его взгляд, «автономной»[197] активности некоторых религиозных деятелей в России в последнее время. Ему, вероятно, кажется, что такая активность напоминает продуманные PR‑акции, более уместные для рекламного продвижения товаров и продуктов на рынке потребителей, чем пропаганда «духовности». Возможно, будучи атеистом, он таким образом критикует религию, считая, что она манипулирует сознанием современных людей, а поклонение ее символам подменяет заботу о духовной жизни реального человека. Однако даже в особой «образности» такой критики, иронии и использовании провокативных приемов все‑таки сложно увидеть разжигание религиозной розни или подстрекательства к враждебным действиям против верующих, каким бы кощунством и богохульством им это ни казалось (вновь, напомним, речь идет об установках при восприятии продуктов изобразительного творчества). Если бы какой‑либо человек просто публично сказал: «Глядя на окружающий мир, на засилье рекламы, я не верю в Спасителя, сомневаюсь и даже иронизирую над постулатом „Верую, ибо абсурдно“» (а по сути, именно то же самое делает художник своей картиной, художественным жестом), то вряд ли кто‑нибудь обвинил бы его в разжигании религиозной вражды, тем более что в демократическом обществе со свободой вероисповедания атеистические взгляды и религиозное мировоззрение имеют равные права. Еще менее агрессии и разжигания какой бы то ни было вражды в художественно утонченных, можно даже сказать эстетских работах Айдан Салаховой. Только, вероятно, извращенное восприятие может обнаружить в этих изображениях женщин, одна из которых, за исключением лица, обнажена, «лесбиянство и порнографию». Вся серия работ Салаховой, бесспорно, проникнута эротикой, но не более. Сюжетное же построение работ этого автора, мусульманские одежды, атрибуты веры на задних планах призваны демонстрировать лишь те жесткие ограничения, в которых проходит повседневный быт восточных женщин. Но ничто человеческое им не чуждо, в том числе любование и самолюбование простой и естественной красотой женского тела, хотя и тщательно скрываемое в реальной жизни от глаз постороннего мужчины. И только эти изящные рисунки – мимолетные грезы и фантазии художника – как бы приоткрывают завесу скрытого. Безусловно, эти работы нельзя оценивать как направленные «на унижение национального достоинства лиц, исповедующих ислам». — 134 —
|