История нравов России. Восток или Запад?

Искусством властвовать (речь идет о человеческом ха­рактере эпохи барокко) полной мерой владел король, оно наследовалось приближенными в их манере поведения, вы­полнении ритуалов и касались не воли и мудрости, а только виртуозности в точном выражении абсолютной власти. Сам король был и творцом, и рабом этикета, выражая такую морально-психологическую проблему «золотого века», как «быть и казаться». Король считает себя абсолютным влады­кой, а в действительности он управляет лишь мелочами, ибо умные министры под маской раболепия управляют держа­вой. Короля уверяли в том, что он великий полководец, на деле же он, по словам его врагов, только «король парадов» (346, 35). Результат царствования Людовика XIV - упадок государства и неуклонное движение к Великой Французс­кой революции.

Представители высшего света составляли несколько про­центов населения, исполнение любого их каприза обеспечи­валось нищетой и голодом всего остального населения стра­ны. «Во Франции, например, дворянство состояло во вто­рой половине XVIII в. из 30 тысяч семейств, всего 140 тысяч человек, однако пользоваться благами режима могла только та часть, которая отказалась от своих прежних феодальных занятий и добровольно опустилась до уровня придворной зна­ти, исполняя с виду обязанности преторианцев, а на самом деле лишь функции высших лакеев. Впрочем, и эта послед­няя служба была лишь фиктивной. Но и этой фикции было достаточно, чтобы придворная знать получала большинство синекур, которыми в каждой стране мог распоряжаться по собственному усмотрению самодержавный монарх и кото­рые были одинаково чудовищны как по форме, так и по доходности» (296, 41). Поскольку сам статус придворной знати (а она во Франции практически совпадала с высшим светом) основывался на мнимых заслугах, постольку отсутствие заслуг постепенно становилось основной добродетелью аристократии. Ведь и монарх, и дворянство имели только «прирожденные», а не «приобретенные» права, к тому же доходы были связаны с титулами, а не с деятельностью.

В высшем свете эпохи абсолютизма изменились и нравы, присущие сфере интимных отношений, - на смену чувствен­ной любви, получившей расцвет в эпоху Ренессанса, пришла утонченность. «Стихийная сила стала культивированной, са­лонной, - подчеркивает Э.Фукс, - естественная простота осложнилась, и в этой осложненности человек искал наслаж­дения. Поэтому в XVIII веке в объятия друг к другу склоня­лись не нагие идеальные люди, а элегантно одетые салонные кавалеры и дамы, и вся утонченность именно и сводилась к постепенному обнажению и раздеванию. Утонченная куль­тура преградила путь к цели множеством заграждений, за­ставила проходить целый ряд обходных путей. И каждое такое заграждение было одновременно средством и защиты, и соблазна. Корсет стал панцирем груди и в то же время наипикантнейшим образом выставил ее напоказ, резко под­черкнув ее очертания. Одежда женщины стала сплошным молчаливым вызовом мужчине, средством эротического со­блазна. Любовь в век Рококо тоже осложнилась: минута опьянения растягивалась на долгие часы. Штурм крепости распался на множество последовательных атак, и преодоле­ние каждого заграждения в отдельности стало само по себе эротическим наслаждением. С другой стороны, любовь в эпоху Рококо, как некогда в упадочном Риме, из страсти превратилась в игру, развлечение» (297, 311). Развращен­ность французского высшего света XVIII столетия достигает невероятных размеров и как массовое явление, и как про­дукт индивидуальной психологии, в итоге завершаясь кро­вавой революцией. И здесь просматриваются параллели с высшим светом императорской России.