Доктор Бадмаев. Тибетская медицина, царский двор, советская власть

Кулюша извинилась и приказала мне сидеть подле нее. Вечером бабушка пожаловалась маме, что «дочка твоей жилички ходит без спроса в твою комнату».

Мама промолчала, горько вздохнув и боясь все же признаться в нашем родстве. Но на второй или на третий день бабушка догада­лась об этом сама и, плача, просила у меня прощения.

Жили мы тихо и уединенно. Мама все дни проводила с отцом на приеме больных. К отцу обращались многие неизлечимые больные не только в России, но и за границей, он имел обширную пере­писку. Этому, очевидно, способствовала статья, помещенная о нем в энциклопедии Брокгауза и Ефрона (Спб, 1891). Приемы его были общедоступны, но из-за очередей была предварительная запись. Отца я помню с ранних лет, хотя до 1917 года мы вместе не жили. Он жил с семьей на Поклонной горе, а кзартира мамы, где жила и я с Кулюшей, помещалась на четвертом этаже, а приемный кабинет отца — на третьем.

Из семьи отца моего нас посетила его старшая дочь Надежда Петровна. Она пришла и прямо сказала моей матери: «Покажите мне мою сестренку». И мама и я были очень дружны с Надюшей, как мы звали ее; эти дружеские отношения сохранились до сего­дняшнего дня. Но остальные члены семьи отца относились к моей матери очень настороженно — ведь она была почти ровесницей Надюши.

Мной очень интересовалась жена Петра Александровича Надежда Васильевна и летом, когда мы жили на даче, приезжала меня смотреть, чтоб узнать, похожа ли я на отца. Но Кулюша, видимо, имея инструкцию, помню, загородила меня собой и спро­сила приехавшую барыню, кого нужно ей.

«Чья это девочка?» — грозно спросила барыня. «Это моя дочь»,— судорожно, совсем необычным, важным, голосом сказала Кулюша.

Я испуганно держалась за Кулюшино платье, но все же выгля­дывала из-за ее спины своими раскосыми, выдававшими меня глаз-

ками.

«Кто здесь живет и кто вы такие?» — продолжала допрашивать барыня. «Живу здесь я, купеческая вдова Бундина, с дочерью, а до большего вам, сударыня, дела нет. Ступайте с Богом!» — прогово­рила Кулюша и, крикнув горничную, приказала ей взять меня, а сама стала настойчиво наступать на барыню. Та отступала к калитке, гневно размахивая зонтиком. Села в стоявшую у дома карету и уехала. «Ну. слава Богу, пронесло»,— вздохнула Кулюша. Но с этого дня меня не пускали в сад одну.

Мой отец, глава многочисленного семейства, сам уже дед, оче­видно, не хотел громкого бракоразводного процесса с консисисто-рией и адвокатами и т. д. Он был очень религиозен, супруга не давала развод, и он не желал идти в открытый скандал. Мама же, работавшая вначале его секретарем, полюбила этого необычного человека, работавшего по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, вспыльчивого и доброго. Узнав его, не могла не полюбить. И это была единственная любовь ее жизни, продолжавшаяся до смерти отца. И после... Память о нем была для нее священной...