Доктор Бадмаев. Тибетская медицина, царский двор, советская власть

Взглянув на меня, мать и обрадовалась, и расстроилась. По сходству с отцом — монголом — сомневаться в моем происхожде­нии было невозможно.

В десять утра пришла в дом моя няня, крестная мать, воспита­тельница, добрый гений моего детства да и всей моей жизни, умер­шая в глубокой старости на моих руках,— Акулина Яковлевна Б\-ндина. Я буду называть ее, как звала, Кулюшей. До конца дней она сохранила светлый ум, необыкновенную доброту, красоту души. По рассказам мамы, ее рекомендовали из богатого аристо­кратического дома, где дочери уже выросли; ее не отпускали, предлагали остаться жить, но ее русская душа не уживалась с бон­нами и гувернантками.

Мать моя, женщина скромная, угнетенная своим положением гражданской жены, встретила Кулюшу настороженно. «Куда мне такую важную особу? Мне бы что-нибудь попроще»,— советова­лась мать с акушеркой. Но внушающий уважение вид, солидность, необычная моложавость (в то время ей было около шестидесяти лет) покорили мать, и они договорились, что на время Кулюша останется со мной, ребенком на искусственном питании. Через две недели мама вернулась в Петербург. Я была целиком на попечении Кулюши. Тем, что вернулась в Петербург одна, мама, вероятии, хотела пресечь слухи о появлении еще одной дочери у отца моего. В раннем детстве меня скрывали.

Через два месяца, как было условлено, Кулюша повезла меня в Петербург к моей матери. Она оставила в Москве свою дочь Маню пятнадцати лет, все вещи, повезла меня с твердым намерением вернуться в Москву. Но суждено было иначе. Позже Кулюша рас­сказала мне, что, устроив все, что было нужно в нашей небольшой квартирке на Песках, она собралась в обратный путь, но жалость к смешной маленькой девочке, признававшей только ее да еще нахо­дившейся в необычном положении незаконной, скрываемой от всех, удерживала ее. Она колебалась и уже собралась было в обратный путь, но пришел мой отец. Его властная просьба не оставлять меня решила ее и мою участь.

Все мои первые воспоминания связаны с Кулюшей, которую я До пяти лет звала мамой. (Потом появилась гувернантка, мадемуа­зель, начавшая строгую муштровку, она запретила называть Кулюшу мамой.) Но и позже Кулюше иногда приходилось выда­вать меня за родную дочь.

Сейчас это кажется странным, но приехавшая из Тифлиса моя Родная бабушка Наталия Егоровна не знала о моем существо­вании — от нее тоже скрывалась тайна моего рождения. Она счи­тала меня жиличкиной дочерью, а Кулюшу — жиличкой. Раз утром после ухода матери на прием Наталия Егоровна обнаружила меня Хозяйничающей за туалетным столиком в маминой спальне. Бабушка, взяв меня за руку, вывела из комнаты и, приведя к Кулюшке, строго сказала: «Возьмите, милая, вашу девочку, и пусть ома не бегает по комнатам в отсутствие Лизочки».