РАЗМЫШЛЕНИЯ О «ДОН КИХОТЕ»
толкованием человека, нет ничего удивительного
в том, что каждая эпоха предпочитает свой жанр. Вот
почему подлинная литература эпохи — общая испо-
ведь сокровенных человеческих тайн своего времени.
Итак, вновь возвращаясь к понятию героизма,
мы обнаруживаем, что иной раз рассматриваем его
непосредственно, а иной — опосредованно. В первом
случае наш взгляд превращает героя в эстетический
объект, который мы называем трагическим, во вто-
ром— в эстетический объект, который мы называем
комическим.
Бывали эпохи, которые почти не воспринимали
трагическое, времена, пронизанные юмором и комеди-
ей. Век девятнадцатый — буржуазный, демократичес-
кий и позитивистский,— как правило, видел во всем
одну сплошную комедию.
Соотношение, которое мы наметили между эпосом
и романом, повторяется здесь как соотношение между
расположениями нашего духа к трагедии и комедии.
17. ТРАГЕДИЯ
Как я уже сказал, герой—тот, кто хочет быть
самим собой. В силу этого героическое берет начало,
в реальном акте воли. В эпосе нет ничего подобного.
Вот почему Дон Кихот — не эпическая фигура, а имен-
но герой. Ахиллес творит эпопею, герой к ней стремит-
ся. Таким образом, трагический субъект трагичен и,
следовательно, поэтичен не как человек из плоти и кро-
ви, но только как человек, изъявляющий свою волю.
Воля — парадоксальный объект, который начинается
в реальном и кончается в идеальном (ибо хотят лишь
того, чего нет),—тема трагедии, а эпоха, которая не
принимает в расчет человеческой воли, эпоха детер-
минизма и дарвинизма, не может интересоваться тра-
гическим.
Не будем уделять особого внимания древнегречес-
кой трагедии. Положа руку на сердце — мы недостато-
чно ее понимаем. Даже филология еще не приспособи-
ла наши органы восприятия к тому, чтобы мы стали
настоящими зрителями древнегреческой трагедии. Ве-
роятно, мы не встретим жанра, в большей мере зависи-
мого от преходящих, исторических факторов. Нельзя
141
ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
забывать, что афинская трагедия была богослужением.
Таким образом, произведение осуществлялось, скорее,
не на театральных подмостках, а в душе зрителя.
И над сценой и над публикой нависала внепоэтическая
атмосфера—религия. То, что до нас дошло,— немое
либретто оперы, которую мы никогда не слышали,
изнанка ковра, лицевая сторона которого выткана яр-
кими нитями веры. Не в силах воссоздать древнюю
веру афинян, эллинисты застыли пред нею в недоуме-
нии. Пока они не справятся с этой задачей, греческая
трагедия будет оставаться страницей, написанной на
неведомом языке.
— 106 —