|
Главное, что привлекало критическую мысль и других последователей этой линии Гегеля — младогегельянцев — в аналогиях современности и античности, было абстрактное выражение противоречия между общественным единством и материальными интересами людей, свободой самосознания и надличностной детерминацией реальной жизни индивидов. От этого противоречия уйти было просто невозможно. Ведь, как уже отмечалось, начиная с Реформации осознание той роли, которую стала играть в новых условиях их же создающая и стремительно растущая активность индивидов — негоциантов, неугомонных в своих поисках новых земель (и выгод), государей итальянских государств-городов, объединивших «Мастеров, Воинов и Торговцев», самых отчаянных представителей «третьего сословия» во Франции, а в Англии XVI и XVII столетий — лендлордов-предпринимателей (всех этих «атомов», казалось бы, непоколебимо сплошного феодального социума), имело решающее значение для радикального преобразования общественного содержания да и самой сущности реального европейского индивида. Его стремление к свободе постоянно оборачивалось бегством от нее (Е. Fromm, 1964), его осознанный, чуть ли не знаменем эпохи ставший индивидуализм превосходно сочетался с конформизмом (В. Франкл, 1990), его «самость», так и не ставшая самосознанием, реализовывала себя в реальностях бытия как воплощение расхожих штампов мыслеречения и поведения как раз того круга людей (поколения — в том числе), от которого он демонстративно дистанцировался. Европейская литература XIX и — особенно — XX века целиком погружена в человеческие личностные трагедии, драмы (да и комедии), наиболее остро переживавшиеся в это время отнюдь не литературными героями: живыми создателями, носителями и жертвами (одновременно) неразрешимого противоречия личностно-атомарного и социумно-континуального начал в себе. Еще более обострилось это противоречие в период перехода глобализирующего себя социума к постиндустриальной стадии своего развития. И, как стало проясняться уже во второй половине столетия, явно устремленного к антропогенным основаниям следующей, постинформационной цивилизации. Причем 43 спонтанное развитие антропогенной цивилизации в недрах постиндустриального общества, раздираемого столкновениями противоположных интересов различных социальных сил, не менее, если не более, противоречиво. То, что служит основанием перехода к антропогенной цивилизации (например, глобальное укоренение почти во всех видах труда информационной, компьютерной техники), не только повышает интеллектуальный уровень специалистов самых различных профессий и требует от них гораздо более высокой культуры, чем, скажем, двадцать-тридцать лет тому назад, но и одновременно ставит большинство из них в положение интеллектуального придатка счетных, логических и информационных технологий, системы которых работают в алгоритмизированном режиме. — 43 —
|