|
41 выступает как единичность, а это нечто существенно иное, нежели «член общины». То есть фактически фиксируется дилемма общественного и индивидуального, что получает интересное оформление в политико-философских дискуссиях начала XIX века, особенно в их явном внимании к эпохе Римской империи. Гегель назвал ее «реальным скептицизмом», имея в виду разложение единства общего и единичного на две части: на атомы частных людей, с одной стороны, и на чисто внешнюю связь между ними, с другой: «Здесь погашается обособление единичного в его наличном бытии, распад целого на атомы. Единичный имеет свою абсолютную свободу и в то же время является силой правительства» (Гегель). Таким образом, частное лицо и отчужденное выражение общественного целого — вот та картина, которая витает над взором теоретика, обратившегося к анализу общественных отношений начала XIX века. Сказанное выше позволяет придать последнему положению более строгую форму; можно говорить не только о предпосылках проблемы, но и прямо о двух факторах (причинах), обусловивших интерес философов конца XVIII — начала XIX века к проблеме личности. Согласно нашим выкладкам, это: 1) разложение, вследствие буржуазной революции, традиционных форм жизни людей (сельская и городская община, семья и т. д.); 2) утрата человеком господства над миром («отчуждение»), возникновение мира вещных отношений. Настроенные антибуржуазно, философы гегелевской школы вполне в традициях эпохи Просвещения и Французской революции искали в Древнем мире аналогии с явлениями современности. Отсюда их особое внимание к позднегреческим «философам самосознания». Революционные утопии Робеспьера и Сен-Жюста, просветительские трактаты Гиббона и Монтескье, бернские фрагменты молодого Гегеля — все это было не чуждо аллегорической критике современности под видом изображения эпохи упадка античного мира, события которого имели символическое значение для европейской общественной мысли конца XVIII — начала XIX века. Гегель в лекциях по истории философии специально указывает на то значение, которое имела внутренняя свобода субъекта в безысходном несчастье Римского мирового государства, где все прекрасное и благородное было стерто грубой рукой. Существенно, что у Канта, Фихте и особенно Гегеля при исследовании, казалось бы, чисто всеобщих форм логики рационального мышления остро встает в это время проблема атомарности. И не в натурфилософском, а именно в логическом аспекте. Неделимость, «индивидность», уникальность единич- 42 ной «самости» как потенция свободного в своих проявлениях начала, противостоящего сущностным претензиям тотальной континуальности всеобщего, не случайно требовала постоянного обращения к античным сюжетам, в которых самодвижение атомов (особенно у Эпикура; см. докторскую диссертацию гегельянца К. Маркса) противостоит вечно себе равному и потому неподвижному Бытию (Парменид и Зенон Элейский). — 42 —
|