|
И дежурная вышла в коридор. Елена Ивановна осталась одна со своим счастьем. Если бы она не стеснялась выражать свою любовь, [она бы ] то глядя на пушистое маленькое личико, с волосатым лобиком и приподнятыми вверх закрытыми глазками, такое нежное, крошечное [, что казалось невероятным то, что она может каждую минуту поцеловать его ], – она бы тоже, как соседка, говорила [ей ]: «Голубчик мой беленький, желанная моя! Скоро домой поедем, ро?дная. Папа ванночку купит, колясочку!» Но вместо этого бесконечного ряда ласковых [имен ] слов она только шепчет: «Дружочек мой…» и не может продолжать, потому что, скажи она еще одно слово – слезы хлынут у нее из глаз неудержимым потоком. Она замолкает, и только сияющие коричневые глаза говорят о всей ее любви и нежности. Елена Ивановна смотрит на плавно поднимающуюся и опускающуюся щечку, это мерное движение убаюкивает ее, и через несколько минут она дремлет, прислонясь щекой к маленькой черной головке. Одна рука ее обхватила маленькое тельце, другая лежит на одеяле. На белой подушке резко выделяются темные волнистые волосы, нежное лицо и темная тень ресниц. Лицо ее спокойно и счастливо, дыхание мерно и ровно. Два дня тому назад без криков, почти молча она родила крошечную живую девочку. Было что-то торжественно-радостное, хорошее и достойное уважения в этих молчаливых родах; и это сознавала и акушерка, добродушная маленькая некрасивая женщина, и стоявшие полукругом молоденькие ученицы, и молодой доктор, державший больную за руку и глядевший на нее с какой-то грустной нежностью. Когда же [это молчаливое страданье окончилось ] роды окончились, и раздалось сначала точно кряхтенье, а потом тоненький, но живой крик: «Ла-а! Ла-а!», и акушерка виноватым голосом сказала: «Девочка!» (она знала, что Елене Ивановне хотелось мальчика [, и было как-то совестно за эти терпеливые роды не наградить ее так, как ей хотелось ]), – все придвинулись к кровати, и у всех было одно желание – сказать больной что-нибудь хорошее [и ], ласковое. – Да неужели конец? – спросила Елена Ивановна слабым радостным голосом; и выражение ее коричневых сиявших радостью глаз и всего лица с нежно разгоревшимися щеками было такое, [точно ] как будто она не страдала, а пережила что-то хорошее, к чему хотела бы вернуться. – Мне было совсем не трудно! Одна из учениц, толстенькая розовая девушка [купеческого типа ] со множеством браслеток и с нарядными золотыми часиками поверх халата, не выдержала и расплакалась. – Милая, милая вы моя, – сказала она, лаская тонкую руку Елены Ивановны. — 103 —
|