|
– Что ты сказал? Ах, да, об университете! Расскажи, пожалуйста, что у вас там? [И разговор перешел на общие темы. ] Часы в коридоре гулко пробили пять. – Ну, Лелик, я должен идти, надо пообедать, потом заседание. И завтра я прийти не могу. Она испуганно смотрела на его протянутую к ней руку, не веря, что он уже прощается. – Разве нельзя еще немного? – слабым голосом произнесла она. – Не могу, Лелик, ты же знаешь… – Он наклонился и поцеловал ее в лоб. Потом подошел к маленькой кроватке и, подняв полог, опять молча посмотрел на маленькое пушистое личико. И затем так просто, как будто тут не было ничего особенного, он взял шляпу и вышел… После его ухода Елена Ивановна несколько минут лежала неподвижно. В ее счастливой ясной душе что-то смутилось, точно в спокойную воду пруда бросили камень, и по ней заходили, разбегаясь, волны… [Такие же неспокойные волны задрожали в ней… ] Стемнело, в коридоре уже зажгли лампы, а в палате № 17 было полутемно. Жена портного тихонько напевала: Откуда-то доносился [звонкий ] звук перемываемой металлической посуды, сквозь который прорывались голоса и смех. Дневная жизнь в палате и коридоре кончалась, вечерняя еще не началась. А в этом затишье, которое приносят с собою сумерки, всегда сильнее говорят темные мысли… «Полосатка» Феня внесла лампу и в другой руке поднос с чайниками. – Чайку вам испить, – сказала она, расплываясь в своей обычной праздничной улыбке. – Вот, Феня, это отлично, что вы принесли чай, – сказала Елена Ивановна, радуясь свету, от которого мгновенно стало светло и на душе. – Спит? – спросила Феня [, у которой твердо установился шаблон разговора с матерями ]. – Да, Феня, и давно уже, с половины второго, – ответила Елена Ивановна, принимаясь за кружку с молоком [, которую Феня поставила ей на грудь ], – я уж соскучилась даже. – Придеть время – и встанеть, – поддерживала разговор Феня. – Твоя-то хошь время знает, – заговорила жена портного, говорившая ты всем в палате, начиная с докторов и кончая полосатками, а моей только и дела что [на сиське висеть ] сосет… Что, Феня, матушка, чайку-то даешь? – Сию минутую. Феня приняла кружку у Елены Ивановны и, налив ей ча[й ]ю , ушла за ширмы. – Што это дохтурши сегодня не было? – спросила у ней Тимофеева. – В перционной были, женщине одной там руку резали. – Ах ты, страсти! Уж операции эти – беда одна! – Так что же! Порежут это, а потом и заживеть, – объясняла Феня, воспитанная в духе уважения к хирургии. — 106 —
|