|
– Нет, скажи мне, отчего ты так странно посмотрел на меня? – покраснев, повторила она[41]. – Я сказал, что ничего, и оставим это. Они опять замолчали, но на этот раз в молчанье почувствовалось что-то жесткое, недоброе, точно замолчали они для того, чтобы не сказать друг другу неприятного. – Что же, скоро домой? – начал он. – Здесь так неприятно, точно в тюрьме. И потом, отчего ты не одна? – Нет, уверяю тебя, Сережа, здесь хорошо. Так все внимательны, добры, и за нее я спокойна. А соседка мне нисколько не мешает, она такая интересная, типичная! – Ну, меня бы это страшно стесняло… [на твоем месте. Мне и теперь неприятно. ] – Отчего? Она очень славная, так мучилась, бедная! Ребенок вдвое больше нашей, зовут ее Лелей. А как же мы нашу назовем, Сережа? – Да не все ли равно? Елена Ивановна мечтательно посмотрела на маленькую кроватку. Тут, за белым пологом лежало [то ] существо, которое пробуждало в ней какие-то новые надежды, новые ожидания; и от этих ожиданий жизнь, начавшая одно время казаться ей изжитой, слишком понятной, состоящей из отдельных мелочей, – опять стала представляться загадочной, цельной, новой – одним словом, такой, какой она всегда кажется в своем начале. – Ты будешь ее любить, – тихонько сказала она, и нельзя было понять, задавала ли она вопрос или просто мечтала вслух. – Я вообще люблю детей, – ответил он, – что за несправедливость любить своих детей больше чужих. Елене Ивановне хотелось сказать, что тогда и любовь к взрослому – несправедливость; [но это возражение замерло в ней; ] несколько минут она смотрела на его бледное лицо с устало прищуренными глазами, стараясь видом этого дорогого лица усмирить протест в своей душе; она знала, что для этого ей нужно было посмотреть на его висок с вьющимися седеющими волосами, почему-то этот висок всегда вызывал в ней особенную любовь и жалость. – Ты устал, Сережа? – спросила она [, а глаза ее договорили остальное, что пряталось в душе ]. – Да… впрочем, я как-то привык к усталости; и больше физической усталости меня тяготит этот недостаток свободы, эта необходимость делать не то, что хочется. Елена Ивановна подавила вздох и слегка отвернулась. – В университете опять неспокойно, – заговорил он. – Наше положение самое дурацкое, пока ничего не выяснилось, мы, разумеется, читаем, а уже начинаются враждебные взгляды, свистки… Елена Ивановна [оторвалась от своих мыслей, ] посмотрела на него, стараясь проникнуть в настоящий, не внешний смысл его слов и, точно проснувшись, переспросила: — 105 —
|