|
Есть и еще более высокая ступень созерцания, где всякое представление о существовании исчезает и где созерцающий говорит: «Не существует абсолютно ничего» — и останавливается. После этого он достигает новой ступени и говорит: «Не существует даже идей; не существует и отсутствия идей» — и снова останавливается. За этим следует область, где «достигнув уничтожения идей и восприятий, он окончательно останавливает». Это еще не Нирвана (Nirvana), но самое большое приближение к ней, какое только возможно в жизни»*. В мусульманстве тоже очень много мистики. Наиболее характерным выражением мусульманского мистицизма является персидский суфизм. «Суфизм» — это одновременно религиозная секта и философская школа очень высокого идеалистического характера, боровшаяся одновременно против материализма и против узкого фанатизма и понимания только буквы Корана. Суфии толковали Коран мистически. Суфизм — это философское свободомыслие мусульманства, соединенное с совершенно своеобразной символической и ярко чувственной поэзией, всегда имеющей скрытый мистический смысл. Рассвет суфизма — первые столетия второго тысячелетия христианской эры. Для европейской мысли суфизм долго оставался непонятным. С точки зрения христианской теологии и христианской морали смешение чувственности и религиозного экстаза недопустимо, но на Востоке это прекрасно уживалось вместе. В христианском мире «плотское» считалось всегда враждебным «духовному». В мусульманском мире плотское и * Джеме. Многообразие религиозного опыта. Рус. пер. Москва, 1910. чувственное принималось как символ духовного. Выражение религиозных и философских истин «на языке любви» было общераспространенным обычаем на Востоке. Это и есть «восточные цветы красноречия». Все аллегории, все метафоры брались «из любви». — «Магомет влюбился в Бога»*, — говорят арабы, желая передать яркость религиозного жара Магомета. — «Выбирай себе новую жену каждую весну на Новый год, потому что прошлогодний календарь уже никуда не годится»**, — говорит персидский поэт и философ Саади. И в такой курьезной форме Саади выражает мысль, которую Ибсен высказал устами доктора Штокмана: «...ис тины не походят на долговечных Мафусаилов, как многие полагают. При нормальных условиях истина может просуществовать лет семнадцать-восемнадцать, редко долее...» Поэзия суфиев станет понятнее для нас, если мы будем иметь в виду этот общий чувственный характер литературного языка Востока, идущий из глубокой древности. Образец этой древней литературы — «Песнь Песней». Странной для нас чувственностью образов отличаются многие места книг Библии и все древние восточные мифы и сказания. — 217 —
|