Сиддхартха

надоедал ему своими вечными опасениями. Случалось, что он смеялся слишком

громко, когда ему не везло в игре в кости. Его лицо было все еще более умным

и одухотворенным, чем у других людей, но улыбка на нем появлялась реже, и

мало-помалу на нем запечатлевалось выражение, какое так часто встречаешь на

лицах богатых людей -- выражение недовольства, болезненности, брюзгливости,

вялости, бессердечия. Понемногу душевная болезнь богачей овладела и

Сиддхартхой.

Как тонкая фата, как легкий туман, спускалась усталость на Сиддхартху

-- понемногу, но с каждым днем становясь немного гуще, с каждым месяцем

немного мрачнее, с каждым годом немного тяжелее. Подобно тому, как новое

платье с течением времени теряет свой красивый цвет, покрывается пятнами,

расползается на швах, а здесь и там ткань протирается и готова порваться,

так и новая жизнь, которая началась для Сиддхартхи после разлуки с Говиндой,

с годами потеряла цвет и блеск, так и на ней накоплялись пятна и складки, и,

пока еще скрытые в глубине, но здесь и там уже безобразно проглядывая

наружу, подстерегали его разочарование и отвращение. Сиддхартха этого не

замечал. Он заметил только, что тот ясный и уверенный внутренний голос,

который когда-то проснулся в нем и всегда руководил им в блестящий период

его жизни, теперь что-то замолк.

Мир заполонил его -- наслаждение, чувственность, лень, а под конец и

тот порок, который он всегда считал самым нелепым и к которому относился с

наибольшим презрением и насмешкой -- алчность. В конце концов, и

собственность, обладание, богатство также заполонили его -- все это

перестало быть для него игрой, мелочами, стало цепями и бременем. Странным и

коварным путем Сиддхартха попал в эту последнюю и гнуснейшую зависимость --

благодаря игре в кости. С тех пор, как Сиддхартха перестал в душе быть

саманой, игра на деньги и драгоценности, которой он раньше предавался с

улыбкой и небрежно, как одному из принятых у людей-детей развлечений,