|
Научи меня прямо и разумно действовать с каждым ближним, никого не огорчая. Господи, дай мне силу перенести утомление наступившего дня и все события в течение дня. Руководи моею волей и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить истину». Помолившись, Иудушка объясняется с Петей. По Смоктуновскому, объясняется «С сыном: достойно, гордо, по-мужски, лаконично, строго». Здесь Смоктуновский оценивает событие и поведение своего героя как бы глазами Иудушки, не дистанцируясь от него: «Утро — решающая битва. Бородино — отразить агрессию. Подготовка к защите Если уступишь сейчас в малом — это будет началом последующих бесконечных агрессий. Я знаю: рано или поздно они начнут меня душить — не дам. Сам факт посягательства уже Богу не угоден, и также и мне». Факт битвы бодрит и будоражит. Он на пике формы: «Энергии — хоть отбавляй. Все очень здорово. Не обнаруживая слабости — не суетясь». Артист выделяет в разговоре цель Иудушки и действие: «Цель — поставить на место. Действие — выпороть. Идти к факту и оценке того, что он принес вчера ночью». «Выпороть», разумеется, не буквально, а фигурально, на словесном уровне. Сверхзадача: вызвать на откровенность и дать оценку тому, с чем приехал сын. Но ни на секунду не забывать, что это не логическое выяснение, не родственный интерес, а битва. Признание надо «вымучить», поставив все на карту, как когда-то: «Как раньше с матерью, так и теперь: или Я, или Он». На реплику «Я, брат, говорю прямо: никогда не обдумываю» пометка: «Лучше не пробуй». В тяжелую и насыщенную сцену, выписанную Салтыковым-Щедриным подробно, неторопливо, с массой психологических нюансов и поворотов, Смоктуновский вводит мотив абсолютно неожиданный, нигде в авторском тексте не появлявшийся, идущий как бы в другой плоскости, чем психологический континуум романа: «Жизнь прожита напрасно, продолжения года нет, нет и идеалов. Вот горе-то великое». Неожиданное, немотивированное, слишком «человеческое», словно и не Иудушке пришедшее восклицание. Почти вопль. Осознание, не выразившееся в произносимых словах, в поведении, в жесте. Осознание, оставшееся только проблеском какого-то иного взгляда на мир, и этим готовящее финальное полное прозрение, которого не вынесет душа. И дальше на том же пике неожиданного озарения, по Смоктуновскому, Иудушка поймет и заметит то, что Иудушка романный понять и заметить не в состоянии: «Что-то в эту минуту погибло, и уже разговариваю с другим сыном — тот ь умер». Смоктуновский здесь наделяет Иудушку тем даром душеведения, той сверхчуткостью, которой часто были наделены его герои — от Мышкина до Федора и Дорна. Его герои «ведали» сердце человека, обладая своего рода телепатическими способностями, позволяющими читать в сердцах и мыслях, как в раскрытой книге. И это неожиданно роднило почти святого Федора с подлецом Иудушкой и еще укрупняло фигуру щедринского героя. — 95 —
|