|
«— В город, что ли, мне надобно ехать, хлопотать, — спрашивает Аннинька. — И в город поедем и похлопочем, — отвечает Иудушка». Но под мирным разговором вулканическое кипение страстей, вот-вот выплеснется наружу: «Недооценка дяди! Урок, выволочка, обида продолжается. Это именно тот момент, в который он необыкновенно силён. Очень важно, что все его обижают. Когда ему надобно — все виноваты. Все плохи — я хороший... И меня же еще и обижают». Артист выделял как главную черту Иудушки — постоянное ощущение, что ты выше всех, а тебя не понимают, унижают, мучают люди, которые тебя недостойны. Логика Иудушки, по Смоктуновскому, проста: «Мне никогда ничего во всю жизнь не дали, так почему же я должен?» Обделенность с самого раннего детства (еще одна параллель с Ричардом) рождает характер фантастический, изломанный, патологический в его стремлении постоянно доказывать свою полноценность, унижая окружающих, ставя их в зависимость от себя: «Механизм логики. Все это зависит ведь от меня — от хозяина здешних мест». И каждое сравнение только подтверждает собственное превосходство: «Ну, вот, давай посмотрим, кто же из нас сукин сын??? А???» И еще раз возвращался к оружию, которым Иудушка сражается с окружающими людьми, — словам. И не только к самим словам. Но и самой манере говорения: «Его ритмы — пытка для всех». К сцене, где Иудушка делает решительный ход, объявляя свою похоть волею Бога («И Боженька мне сказал: возьми Анниньку за полненькую тальицу и прижми ее к своему сердцу»), пометка артиста: «Боже мой, Боже мой, какая безнравственность». И далее комментарий к отказу Анниньки, идущий словно уже не от лица героя, но от самого артиста: «Вырвалась, ну, и давай». И далее важный у Смоктуновского отсыл к стилистике автора, оценка своего героя как персонажа, встроенного в определенную эстетическую систему координат: «Жестокость, жестокость, еще раз жестокость. Щедрин жесток, значит, это не наше изобретение. Она (жестокость) была уже тогда. Достоевский — это сгустки, но сгустки высот духа и духовности. Щедрин — это компания, лишенная каких-либо духовных качеств и связи!». Любопытно, что в редкие моменты отступлений несколько раз возникает «Достоевский» как антипод Салтыкова-Щедрина, возникает Мышкин, видимо, сопоставляемый с Иудушкой. Две крупнейшие роли, два наиболее значительных актерских образа, созданных Иннокентием Смоктуновским, оказываются странно связаны между собой. Почти не расписанная роль Мышкина, в которой актер еще только нащупывал свой способ работы, и устрашающе подробная, виртуозно разложенная партитура роли Иудушки. Фигура Князя-Христа и фигура «русского Иуды». Образ, где чернота едва угадывалась за пластами почти нечеловеческой доброты и понимания, — и создание, где огонек живой души почти неразличим за шлаком небокоптительской жизни. И эти, казалось бы, полярные фигуры оказываются странно сближенными в алхимической лаборатории артиста. Постоянно присутствующий в подсознании Мышкин дает точку отсчета, но и бросает свой отблеск на Порфирия Головлева, давая ему дополнительное измерение. Принцип актера в этой работе: — 100 —
|