|
— Ну, скажи же. Что в этом такого? Наоборот. Это будет очень забавно, если ты признаешься мне, что обманывала его, — именно мне. Он в самом деле дрожал от желания узнать, что Шарль, этот ненавистный Шарль, этот постылый покойник, носил это позорное украшение. И в то же время еще другое, более смутное чувство обостряло его любопытство. Он повторял: — Мад, моя маленькая Мад, прошу тебя, скажи мне. Ведь он этого заслужил. Было бы большой ошибкой с твоей стороны не украсить его рогами. Ну же, Мад, признайся. Должно быть, она находила забавной эту настойчивость, потому что все время смеялась тихим, отрывистым смешком. Он коснулся губами уха своей жены: — Ну же, ну… признайся. Она внезапно отодвинулась и резко заявила: — Как ты глуп! Разве отвечают на подобные вопросы? Она сказала это таким странным тоном, что у ее мужа мороз пробежал по коже, он остолбенел, растерянный, слегка задыхаясь, точно после тяжелого душевного потрясения. Экипаж ехал теперь вдоль озера, по поверхности которого небо, казалось, рассыпало свои звезды. Два лебедя, едва заметные во мраке, медленно плыли по воде. Жорж закричал кучеру «Назад!» Экипаж повернул и поехал навстречу другим, ехавшим шагом, фонари которых сверкали, точно глаза во мраке леса. Каким странным тоном она это сказала! Дю Руа спрашивал себя: «Что это? признание?» И теперь почти полная уверенность в том, что она обманывала своего первого мужа, доводила его до бешенства. Ему хотелось ударить ее, задушить, вырвать у нее волосы. О, когда бы она ответила: «Нет, дорогой мой, если я обманула его, то только с тобой», — как бы он ее обнял, поцеловал, как бы он полюбил ее за это! Он сидел неподвижно, скрестив руки, смотря на небо, слишком взволнованный для того, чтобы размышлять. Он чувствовал только, как внутри его накипала злоба и рос гнев, — тот гнев, который тлеет в сердце каждого самца против причуд женского желания. Он впервые испытывал смутную тревогу мужа, который сомневается! Теперь он ревновал, — ревновал за покойного, ревновал за Форестье! Ревновал странным и мучительным образом, с примесью ненависти к Мадлене. Раз она обманывала другого, — мог ли он ей теперь доверять? Мало-помалу мысли его успокоились, и, стараясь ожесточить свое сердце, он подумал: «Все женщины — проститутки; надо их брать, но ничего не давать им из своей души». Душевная горечь подсказывала ему злые и презрительные слова. Однако он не позволял им сорваться с губ, он повторял про себя: «Мир принадлежит сильным. Нужно быть сильным. Нужно быть выше всего». — 365 —
|