|
Если даже верно, что князь острожский приказал своим «справщикам» «во всем неизменно и несумненно» следовать греческому тексту семидесяти двух, то также верно, что справщики приказания князя не выполнили. И, скорее всего, не только по причине недостаточных способностей и знаний. Мы не знаем имен всех, кто принимал участие в сверке и переводах, и кто был редактором Острожской библии. Известно, что в основанной тем же князем Константином «академии» изучались древние языки — латинский и греческий, и что преподавали в ней греческие «дида- скалы» — учителя, из которых одних по просьбе князя прислал константинопольский патриарх, а другие были местными учеными-греками. Во главе училища стоял ректор Герасим Смотрицкий, человек известный своей ученостью. Он и возглавил дело по изданию Острожской библии. В предисловии к изданию Герасим обращается к читателю со смиренной просьбой не слишком «возненавидеть» его, если в книге обнаружатся недочеты: «Молю мене недостойного ненаучения ради не возненавиди, вем бо... яко сия... требоваше множайшего разума. Аз же состав их, елико многох оумалением си смысла... яко училища николе не видех... Аще своею волею дерзнул бых на сие, безответен убо был бых, но повеления благочестивого князя отрещися отнюдь не возмогох». Эти слова следует рассматривать, скорее всего, как образец «смирения паче гордости». Дело не в том, что острожские переводчики и редакторы не были в состоянии основательно выверить для нового издания библии старые славянские переводы Септуагинты или дать новый, если даже не вполне совершенный, хотя бы лишенный тех существенных расхождений с оригиналом, какие были в полученном из Москвы списке. Издатели и не ставили перед собой этих задач. Более того, можно думать, что, посылая в Острог свой список библии, Иван IV или митрополит, или кто-то другой по их поручению особо оговорил недопустимость или нежелательность сколько-нибудь существенных расхождений между предпринимаемым изданием и тем списком, который был вручен представителю князя Острожского, и который, вероятно, как уже было сказано, для придания ему большего авторитета, выдавали за перевод, сделанный более пятисот лет тому назад. Если только этот московский список был действительно Геннадиевской библией, то есть библией, фактически признанной и принятой московской церковью, то понятно, насколько московскому церковному руководству, по крайней мере, царю и митрополиту, представлялось желательным, но в то же время рискованным и даже опасным неподконтрольное им предприятие Константина Острожского. Иметь две значительно расходящиеся между собой славянские православные библии было, пожалуй, еще хуже, чем не иметь ни одной,— это Константин Острожский понимал не хуже Ивана IV. Но, может быть, сыграло свою роль еще одно обстоятельство. Примерно два года спустя после издания Острожской библии князь Константин вел переговоры с папой Григорием XIII относительно соединения православной западнорусской церкви с римской, то есть фактически об унии. И в том же году он обратился к папе с другой просьбой — прислать для Острожской «академии» «ученых и испытанных людей католиков греческого обряда», то есть униатов. В Острожской «академии» действительно преподавали наряду с православными учителями и католики. К. Харлампович пишет по этому поводу: «Князю Острожскому казалось, что сближение православной церкви с римской должно начаться с примирения богословских разностей, следовательно, путь к этому шел через ппсолу». Не исключено также, что еще ранее Константин увидел возможность подобного сближения и в издании новой библии на славянском языке. Геннадиевский свод, приблизившийся, как мы уже знаем, к Вульгате, открывал такую перспективу. В этом, возможно, скрывается одна из причин, почему издатели Острожской библии в предисловии, на словах заверяя в строгом и «несумненном» следовании греческой версии семидесяти двух, на деле выбрали в качестве основы для своего издания именно Геннадиевскую библию, которая для католической церкви должна была казаться, во всяком случае, менее «схизматичной» чем точный перевод Септуагинты. — 69 —
|