Семинары книга 20. Еще

Вот об этом-то и пойдет речь, когда говорят о питании — о своего рода глупости, но глупости, которую аналитичес­кий дискурс, восстанавливает в своих правах.

Однажды я обнаружил, что, открыв бессознательное, трудно не очутиться в сфере лингвистики.

Отсюда я сделал вывод, представляющийся мне, честно говоря, единственным возражением, которое я могу сфор­мулировать в ответ на то, что мы недавно услышали из уст Якобсона: все имеющее отношение к языку, состоит, по его

22

Жак Лакан

Ещё: глава II

мнению, в компетенции лингвистики, т.е. в конечном счете, лингвиста.

Я не собираюсь оспаривать этот тезис в применении к поэзии, о которой, собственно, у него и шла речь. Но если мы примем во внимание все последствия, которыми чре­вато определение языка для нахождения основ субъекта — основ, Фрейдом столь радикально пересмотренных и
переосмысленных, что на них-то и зиждется с тех пор все
то, что заявило о себе его устами как бессознательное — то
нам поневоле придется, оставив Якобсону его поэтическую
вотчину, придумать какое-нибудь другое подходящее сло­
во. Я бы предложил назвать это лингвистерией.

В какой-то мере это делает меня уязвимым для лингвис­тики и отчасти объясняет, почему достается мне столь много упреков со стороны большинства лингвистов, — разумеется, Якобсон не в их числе, но это потому, что он во мне, попрос­ту говоря, души не чает — любит меня, одним словом.

Мое положение, гласящее, что бессознательное организо­вано как язык, к лингвистике отношения не имеет. Это лишь ключ к фразе, прокомментированной в тексте, который по­явится в ближайшем выпуске моего известного непериоди­ческого журнала под названием L'Etourdit — фразе, которую я в прошлом году неоднократно писал на доске, так и не дав ни разу себе труда ее пояснить: «Акт высказывания остается забыт за тем, что сказывается в том, что слышится».

И все же о высказывании следует судить по последстви­ям сказанного. Но что со сказанным сделают, заранее не скажешь. Ибо сделать из него можно что угодно — как, на­пример, из мебели после штурма или бомбардировки.

У Рембо есть текст — я говорил о нем в прошлом году — под названием К разуму, ритм которого задается завер­шающим каждую строфу рефреном «новая любовь». И уж, коли, по общему мнению, я в прошлый раз говорил именно о любви, почему бы нам не взглянуть на нее теперь под этим
углом, имея в виду показать дистанцию, отделяющую линг­вистику от лингвистерии.

В тексте Рембо любовь служит специально выделенным знаком переосмысления — почему поэт к смыслу, к разуму, и обращается. Меняя смысл, мы с ним меняем и дискурс.