Досье на человека

Страница: 1 ... 910111213141516171819 ... 103

Дрожащей рукой он выгреб мелочь из кармана и, почти задыха­ясь, любовно посмотрел на тусклую отвоеванную монетку. «Двушеч-ка моя, денежка кровная», — еле прошептал он. Но угасающее его внимание переключилось на старую черепаху. Чем сильнее он нена­видел людей, тем больше к ней питал нежности. «Травки тебе я несу, мой зверек бедненький. Подожди немножко. Скоро приду к тебе, и мы с тобой покушаем».

Но черепаха не дождалась его.

Околел старик Сутяпкин между четвертым и пятым этажом. По­догнулись тяжелые ноги, заволокло сознание. Брякнулся он на сту­пеньки ничком. Остекленели глаза. Нижняя губа оттопырилась и стала багровой. В скрюченных цепких пальцах зажата двухкопееч­ная монета.

Из авоськи выглядывали калорийная булочка и травка для ста­рой черепахи.

Пробурчали трубы парового отопления.

И тишина восстановилась в подъезде.

*

Пробурчали трубы парового отопления.

И тишина восстановилась в подъезде.

Стою напротив своей квартиры и тыкаюсь ключом в замочную скважину, как слепой щенок в сосок своей матери. Но вот наконец дверь приоткрывается, и я просачиваюсь в черную дыру прихожей. Теперь мне предстоит пробраться к телефону, и для этого я должен пройти в комнату, где лежит труп. Стараясь не смотреть в сторону постели, я крадусь к углу с телефоном. И чувствую при этом, как страх уходит, сменяемый ощущением бездонного одиночества.

И глаза начинает щипать от слез. И почему-то возникает желание сделать себе еще больнее. Сейчас я брошусь на кровать и разрыда­юсь. Я прижмусь к остывающему телу и укутаюсь в собственные слезы. Скорбь моя, распахни свои колючие объятья! До меня доно­сится мой собственный гнусавый от плача голос, и я бросаюсь на кровать. «Лизочка, — шепчу исступленно, — Лизочка! Миленькая моя! Прости меня!», и в этот миг что-то подбрасывает меня с посте­ли. Я молниеносно подпрыгиваю и на лету включаю бра, тусклый и монотонный свет которого разливается по пустой кровати.

Лизочки не было.

ПРЕНИЯ В НОЧНОМ САЛОНЕ

Николай Павлович бесшумно и элегантно появился в гостиной, наполненной мыслями Матвея Голобородько о сущности верлибра.

— Если мы возьмем классический стих, — вещал с видом мес­сии поэт, — то вскоре убедимся, что как таковой в наше время он себя исчерпал. Как говорится, совершенство, превзошедшее самое себя. Сейчас каждый, мало-мальски научившийся кропать стиш­ки, за вдохновенным ямбом прячет свою собственную унылую ту­пость. Ему нечего сказать, а мне соответственно нечего прочесть и познать. Я отнюдь не утверждаю, что поэзия должна быть инфор­мативной и нести ту же функцию, что и статья. Но позвольте, она же должна, как и всякое искусство, давать импульсы и моему само­стоятельному духотворчеству, если хотите — то некий энергети­ческий заряд моей душе. А новоявленные вирши нынешних лири­ческих пророков похожи на красивую проводку, в которой, однако, нет тока. Иной, захлебываясь собственной слюной, стонет от граж­данского пафоса и подает нам зарифмованные декларации да ло­зунги. Конечно, каждый имеет право писать так, как он хочет, но ведь и у меня есть право принимать это или не принимать. Вер­либр же может создать только Мастер. Почему? Очень просто. Здесь за звучную рифму не спрячешься. Здесь подавай мысль, экспрес­сию или уникальное видение мира. И если этого ничего нет, то не будет и стиха. Он просто напросторассыпется. В верлибре мы со­прикасаемся с первозданным таинством Слова. И ведь недаром же Книга (то, что сейчас мы называем Библией) написана свободным стихом. Попробуйте, зарифмуйте ее, и вы получите фельетон. Настоящая поэзия всегда архетипична, а потому и мифологична. Миф — это метафора метафизики.

— 14 —
Страница: 1 ... 910111213141516171819 ... 103