|
«Ну, мне пора», — шаркнув каблучком о ступеньку, с нотками бодрости в голосе воскликнула она и как-то таинственно добавила: «Тебе, наверное, тоже». «Когда же увидимся, красавица?» — автоматически отозвался я, но мысли мои уже побежали в другом направлении. «Суждено будет — увидимся. Ты мне понравился», — откликнулся глуховатый голос откуда-то издалека, и на миг мне даже показалось, что из-за двери. И снова я остался один. Однако ноги мои уже сбегают по лестнице, и через несколько секунд я врезаюсь в унылую промозглость осеннего двора. Я иду по притихшим, мрачным переулкам, и висит надо мною тяжелое бугристое небо, и нет в душе нравственного закона. И ноги сами куда-то несут, выбирая самые глухие и потаенные места, затерянные в чащах замоскворецких искривленных пространств. Спина чувствует: пробегающие мимо дома останавливаются на какое-то время и пристально смотрят на ссутулившуюся фигурку холодными отчужденными глазницами. Пошел дождь, мелкий и злой. В ногах зашуршал ветер. Я поднимаю воротник и втягиваю голову в плечи, и чувствую себя улиткой. И почему-то теплее становится на душе. Меня выбрасывает на Кадашевскую — асфальтовая пустынная стрела; она вонзается в гранит канала, уползающий в толщу буро-зеленой воды... И тут же обжигает холодом. Осень, осень, печальная и глубокая; веет холодом и одиночеством; мир замер. И — чу! оболочка молчанья окутывает землю. И только в космическом зеве безмолвия — шелест дождя вперемежку с опавшими листьями. Лисьим шагом пробираюсь меж темнеющими, погруженными в себя дворами. Вором протискиваюсь в тесных закоулках, проколотый осью одинокости. И с темнотой сливаюсь... или слипаюсь. И становлюсь ночью. * А вот и темнеющая скала моего дома — моей крепости, в которую мне страшно заходить. И страшно подниматься по лестнице, ведущей прямо туда, где спит вечным сном убиенная мною Лизочка, усопшая душа, задушенная любовь. Мне страшно. Я боюсь. И каждый шорох бьет меня электрическим током. И каждая ступенька — как электрический стул. Я поднимаюсь медленно и в замкнутом плывущем пространстве словно смещаюсь в параллельный мир, затаившийся в недрах моей памяти. Неизвестно почему, но мне вспоминается бывший сосед мой, старик Сутяпкин, чья жизнь закончилась на одном из лестничных пролетов этого самого подъезда, по ступенькам которого одновременно стекали мои детские годы. * Вот он поднялся еще на один лестничный пролет и остановился, чтобы отдышаться. Грузное тело его вибрировало, а лицо, подобно ужимкам мима, то принимало скорбное выражение, то плаксивое, то черты благодушия прояснялись на нем. — 12 —
|