Досье на человека

А ведь это был только третий этаж.

А ему предстояло подняться на пятый.

«Ничего, ничего», — утешал он себя и позвякивал связкой клю­чей, и при этом опасливо озирался по сторонам, в какой уж раз счи­тывая похабные надписи на пузырящейся бледно-зеленой стене.

Страшно пучило у него в животе.

Это старик Сутяпкин, за справедливость борец, неугомонный и неутомимый дед. Правду искал он везде, и часто его можно было видеть в позе вопросительного знака приклеенным к чьей-нибудь замочной скважине, сопящего и злорадно хмыкающего.

А в разговоре он вперивает злые глазенки на собеседника, и зу­бами скрипит, и крутит желваками на скулах, и старается говорить одни пакости.

Со временем он растерял всех своих собеседников. Осталась одна черепаха, которая часами могла слушать его выспренние речи. Но она была стара и источала зловоние. Она еле-еле передвигалась по комнате, и зачастую подслеповатыйСутяпкин на нее наступал. При этом он злился, и выходил из себя, и обзывал черепаху неблагодар­ной вонючей дурой, и плевал на нее, и обещал, что перестанет кор­мить. Но скоро он отходил, раскаивался, брал ее в руки, слюнявил ее мордочку своими оттопыренными лиловыми губами и обращался к ней не иначе, как «милый черепашоночек, куколка», прощенья про­сил у нее и плакал.

На четвертый этаж он добрался без приключений. Только сердце колотилось ужасно, словно тесно ему было в стариковской груди. Да несколько капелек пота украсили лоб, смятый, морщинистый, злой. Что-то кольнуло в правом боку. Перехватило дыхание. И остро он вспомнил опять происшествие, приключившееся с ним с полчаса назад в булочной. Две копейки ему не додали. Крикнул он в лицо молоденькой кассирше — «воровка и потаскушка», и лицо его иска­зилось гримасой бешенства, чуть ли не судорогой свело его перга­ментное лицо. Где же правда?! Обкрадывают человека! Все поско­рее хотят избавиться от него, потому что он раскрывает глаза на ис­тину. Но все-таки он выиграл бой, монетку заполучил! А потом по­трусил в милицию и написал на кассиршу заявление, уличив ее в попытке кражи, вовремя пресеченной его, Сутяпкина, коммунисти­ческой бдительностью.

Но злость его все-таки не оставляла, словно боль в правом боку — и кусала, и душила.

Опасливо оглянулся он по сторонам. Никого. Пробурчали трубы парового отопления. Пробурчало в животе у него. И звук он издал неприличный, и икнул, и заспешил на свой последний этаж. Но на­прасно он заспешил. В висках у него заколотило, в глазах потемне-ло, и хлынула в голову злоба опять, да так, что грузное тело его уже не просто завибрировало, а затряслось.