Встреча с аналитиком. Феномен переноса и реальные отношения

Сначала мне пришлось заходить за ним домой, так как он страдал такой сильной агорафобией, что боялся выходить из своей комнаты. Со временем он стал чувствовать себя достаточно свободно, чтобы совершать эти прогулки самостоятельно, если был уверен в том, что может мне позвонить из любого места, где находился в данный момент. Он даже стал ходить на свидания, и со временем у него появилась постоянная подруга. В какой-то момент он почувствовал, что наши отношения для него безопасны, и его поведение стало агрессивным. Он упрекнул меня в том, что я считаю его больным, потому что он вступил в половую связь. В общем-то он знал, что я разрешал ему делать все, что он делает, но в глубине души по-прежнему ощущал, что втайне я его порицаю за отсутствие чувства вины. Он мог сказать: «Яне чувствую себя виноватым, когда общаюсь с вами, но могу чувствовать, что вы не одобряете мои поступки». Его страх перед выражением моего недовольства сменился мужеством, позволявшим ему направлять на меня свою агрессию.

Его ощущение достаточной степени безопасности при переносе, позволявшее ему вести себя агрессивно в отношениях со мной, было началом выражения агрессии по отношению к своему запрещающему Супер-Эго и защитой своего права на более свободную жизнь. Но он все еще не мог воспринимать меня таким, как есть, и сформировать отношения Я-Ты. По-прежнему он видел во мне строгого, морализирующего отца.

Таким образом, в процессе анализа мне пришлось сменить много разных ролей. Сначала я был недовольным, агрессивным родителем,— именно так он воспринимал своего отца, для которого был нежеланным ребенком. После этого он стал мне доверять, чтобы в какой-то мере удовлетворить свою потребность в хороших и одобряющих родителях; в этот период он был зависимым от меня, как ребенок, а я, в свою очередь, должен был стать для него и отцом и матерью. Пройдя через эти переживания, он приобрел достаточно мужества, чтобы начать встречаться с девушкой. Но, поскольку внутренние запреты все еще были очень сильны, я превратился в осуждающего отца, в отношениях с которым он был вынужден отстаивать свои права. В то же время его агрессивное поведение по отношению ко мне было попыткой освободиться от детской зависимости.

Можно с уверенностью утверждать, что психическое состояние этого мужчины значительно улучшилось, если принять во внимание, что до анализа он периодически находился в стационаре психиатрической клиники, где подвергался лечению электрошоком, ибо тревожность, которую он постоянно испытывал, лишала его возможности работать. В течение пяти лет он проходил у меня анализ, и за все это время я ни разу не интерпретировал ни одного его сна. Свои сны он ощущал по-разному: одни считал ужасными, другие счастливыми, однако при этом он просто не мог понять их смысл. Символическое мышление так и осталось для него книгой за семью печатями. Поэтому очень важно, что основой терапевтического лечения стало исполнение мною тех ролей, которые он возлагал на меня при переносе. Интерпретации я стал использовать лишь в конце анализа, когда он уже мог, хотя бы частично, распознавать свои проекции.