По выходе из больницы начались новые попытки пристроить его то тут, то там, всегда с тем успехом, что он в короткое время делался нетерпим из-за половых эксцессов и столкновений с полицией. Однажды он опять ранил кого-то ножем и был за это осужден по суду. В конце концов он, однако, сдал экзамен на техника. Он стал делать долги, вел очень широкий образ жизни; “выпивалось здорово и я не отставал”, по его словам. С одного места его прогнали за манкирование работой и частое посещение публичных домов, “с которыми он уже издавна был знаком, и он опять был отправлен в больницу. Но он несколько раз убегал и жил тогда жизнью бродяги, добывая себе скудное пропитание тем, что закладывал свои вещи и играл на рояле в трактирах. Как только он что-либо зарабатывал, он прокучивал это в “трактирах с женщинами”, наконец, был арестован за кутеж без денег и подвергнут наказанию. От посланного его отцом человека, который должен был привезти его домой, он убежал, снова нашел себе место, но снова дал себя увлечь в разврат и опять понес наказание за кутеж без денег. То же самое снова случилось с ним в бродяжнической жизни, которую он стал опять вести. Наконец, он нашел в одной дружеской семье приют и работу, но, несмотря на все хорошие намерения постоянно, через короткое время опять убегал, напивался, не имея денег, бывал арестован и нес наказание. После того как это случилось 2 раза в течение одного месяца, и он в пьяном виде еще к тому попал под колеса, он по уговорам окружающих согласился быть помещенным к нам в клинику. Большую часть своих похождений больной, который вполне ориентирован и правильно ведет себя, рассказывает сам. Его описания умелы, его память, кроме некоторых неточностей в определении длительности отдельных периодов его сложного жизненного пути, превосходна. Сообщения о его поведении из больниц, в которых он был до нас, он называет сильно преувеличенными, но в остальном он не выказывает никакого желания особенно скрасить свои жизненные перипетии. Наоборот, очень поражает, что он рассказывает свою историю с известным удовольствием и чувствует себя скорее героем. Стыда или действительного раскаяния нет и следа, и его обещания на будущее время носят печать чисто формальной манеры выражаться, к которой он прибегает, чтобы возможно скорее избежать неприятного гнетущего лишения свободы. “Хитрость выше силы” говорит он иногда. Что он, как это видно из его бесчисленных похождений, не способен жить на свободе, этого он совершенно не сознает. Не оценивая этих опытов, он убежден, что для него не представит никаких трудностей пробиться в жизни, как только он найдет работу. — 174 —
|