|
Дискурсивный аспект. В отличие от транстерминационного дискурса, винкционный не является описывающим или предписывающим. Его цель не описание трансстатуса или процесса перехода к нему, а построение/разрушение связей. Наша стратегия здесь носит конкретно-реальный, привязанный к ситуации характер. Вводя пациента в измененное состояние сознания, мы описываем или формируем некий возможный, порой утопический, мир. Разрушая или строя связи, мы вынуждены отталкиваться от реальности, картину которой получаем в результате эксквизиционных действий. Конвинкции, лежащие в основе стратегии аналитической терапии, не являются сами по себе законченными и самодостаточными действиями. Когда мы пытаемся выстроить связь между симптомом и травматическим событием, которое детерминировало этот симптом, то понимаем, что это построение связи не является самоцелью. Оно, в свою очередь, направлено в конечном итоге на разрыв того, что мы сочли патологической связью. Например, установленная связь между симптомом и первичной травмой сама по себе разрушает связь между тем же симптомом и ситуацией, в которой он манифестирует, скажем, при фобии. Конвинкция, таким образом, выступает как субститут дизвинкции. Получается, что конвинкция и дизвинкция — операции, несимметричные друг другу. Их удельный вес в общей структуре акции различен. Пускай даже большая часть времени терапевтического курса уходит на выяснение и построение связи, главная задача все равно — разрушение. Именно разрушение патологических связей — всегда и в любой психотерапии неизбежное и необходимое дело, причем безразлично, каким образом это делается, путем построения новых или без такого построения. Ведь дело здесь, в сущности, в том, что пациент приходит чаще не с жалобами на состояние, характеризующееся отсутствием неких связей, а с жалобами как раз на их наличие. Он, явившись на прием, еще не знает, что необходимо интегрировать части личности или преодолеть имеющееся у него расщепление. Он знает только, что у него, например, на улице (или в лифте, или при виде фиолетовых зонтиков) возникает страх, то есть существует связь между болезнью и симптомом. В работе, понятное дело, сперва обнаруживаются эти связи, “комплексы”, с которыми надо разбираться, производя разрывы. Дизвинкция — как уже сказано, дело более насущное. Однако, с другой стороны, конвинкционные действия придают образу метода определенную привлекательность по сравнению с другими техниками, где есть только “разрывающие” стратегии. Полемические ходы экзистенциально-гуманистически ориентированных авторов против психоанализа, например, строятся отчасти на видимом идеологическом преимуществе образа операции “синтеза” перед “анализом”. Синтез, интеграция — это то, что “строит”, увеличивает экзистенциальное пространство личности, обогащает его. Анализ, наоборот, уничтожает, редуцирует и разлагает на части, разрушая некую целостность, не создавая при этом ничего нового. Весьма распространенные в интеллигентском обиходе мифы об утрате “художником” своей креативности после прохождения психоаналитического курса коренятся, судя по всему, в сходных представлениях. — 222 —
|