|
чувства собственной невозможности постичь проблемы, которые выходят за границы человеческих дел. Благодаря помощи Краковского клуба <освенцимцев>, удалось установить контакты с бывшими узниками, и они явились, пожалуй, сильнейшим импульсом для того, чтобы решиться заняться исследованием столь сложной пробле- матики. Беседы с ними захватывали. Уже нельзя было пройти мимо многих возникающих проблем. Эти люди, казалось бы, те же, как и все прочие, 'оказались иными. Эта <инаковость> обнаруживается, когда они начинают гово- рить о лагере; они оживляются, глаза начинают блестеть, становятся как будто моложе на те годы, что отделяют их от лагеря; все вдруг становится снова живым и ярким, они не могут вырваться из лагерного круга; в этом круге страшные вещи, но также и прекрасные, дно человеческой подлости, но также человеческая доброта и благородство; они познали, что такое человек; несмотря на это, а может быть, именно поэтому все еще мучает их загадка человека; 287 они сами хотели бы дознаться, откуда столько зла может сконцентрироваться на малой территории лагеря и как мог человек все это вынести и этому противостоять. Сами для себя они иногда загадка, и, во всяком случае, они силь- нее, чем другие люди чувствуют загадочность человечес- кой природы и обманчивость человеческих форм, норм и внешности; для них <король голый>. Психиатрический контакт с такими людьми оказался легче, нежели с теми, которые в жизни не дошли до края человеческого существования. Психиатр ведь ищет отве- та на вопрос, каков человек в действительности, что кроет- ся под маской его мимики, жестов и слов. Он говорит, что завязывает контакт с больным тогда, когда разговор ста- новится искренним и без взаимного маскирования. Те, что прошли лагерь, также часто ставят себе вопрос, каков этот человек на самом деле, как бы он вел себя в лагере, что сталось бы с его достоинством, праведностью и т. п., если бы он внезапно оказался <там>. Общая неприязнь к позе и маскировке связывала, стало быть, психиатров с бывши- ми узниками. Каждый бывший узник мог бы сказать то же самое, что и Мария Заремлиньска: <Я видела такие страшные вещи, такое ужасное человеческое ничтожество, такое варвар- ство, такое исчезновение всего человеческого и такие про- стые движения чистых сердец, что смело могу сказать, что видела все, что человек может увидеть и пережить в аду и в раю>. Когда накопились первые записи бесед с бывшими уз- никами, появилось новое сомнение, как из этих отдельных — 222 —
|