Великая ересь

• Психотерапия тут не поможет. Тут по-русски разбираться надо, то бишь с поллитрой.
• Не откажусь...

Гриша вышел на кухню, вернулся с бутылкой водки и стаканами.

• Ну, будем здоровы! Сейчас что-нибудь придумаем. Говорил я тебе, что ты вляпался – так оно и есть.
• А мне казалось, что благодаря всей этой истории у меня снялись давние психологические защиты... Почему я про уретральность и пришел поговорить.
• Снялись – это точно. И это само по себе хорошо. Только если двигаться дальше в том же темпе – крыша поехать может, да так, что потом обратно никогда уже не встанет на место. Так что вовремя ты ко мне пришел! Надеюсь, ты еще не дошел до того, чтобы вообразить себе, будто ты и был этим самым Мартином в «прошлой жизни»?
• Нет, но у меня есть чувство какой-то глубокой сопричастности его судьбе. Я пишу и как будто проживаю что-то вместе с выдумываемой мною историей. А что плохого, если бы я считал себя воплощением Мартина?
• Да ничего плохого в этом бы не было, если бы ты так на этом не залип. И все эти события с тобой и с группой твоей... Мне в этом всем мерещится недоброе. Хотя, с другой стороны, интересно чертовски! Давай ещё по чуть-чуть дерябнем и будем разбираться.

Две трети бутылки было выпито, а Гриша говорил все какие-то общие фразы или подбадривал, что вот-вот все станет ясно. Обоих уже немного развезло, мысли путались. Но многозначительные Гришины намеки на «вот-вот» не вызывали у Кости доверия:

• Слушай, Гришаня, мы уже час топчемся на месте и все без толку. Давай всё таки про мою уретральность, а? С чего-то ты решил, что я уретральник?
• Верно, давай про уретральность, - Согласился гений психотерапии. – Пока мы займемся этим второстепенным вопросом, в бессознательном созреет ответ и на главное.
• Для меня уретральность и есть сейчас главное.
• Дурень ты! Как ты не можешь понять весь драматизм своего положения! – Слово «драматизм» Гриша произнес с театральным пафосом, выразительно поднеся указательный палец правой руки к Костиному носу. Тот отпихнул руку товарища:
• Вернемся к нашим баранам! И убери водку – твоя терапия по-русски ни хрена не работает!
• Спокойно! – Парировал Гриша, - Еще по тридцать грамм и я все тебе расскажу.
• Я не буду. Рассказывай так.
• Ладно. Слушай и запоминай... Тогда на даче я переписал с твоей тетрадки все, что связано с определениями векторов системы профессора Толкачева. И стал наблюдать за своими пациентами уже с этой точки зрения... – Взгляд Гриши вновь обратился к бутылке, - Слушай, ну до чего ты дошел, а? Это в какую задницу нужно попасть, чтобы отказываться с другом выпить по тридцать грамм!
• Не отвлекайся! – Костя решительно взял бутылку и поставил ее под стол.
• Как скажешь. – Гриша продолжал уже без прежнего энтузиазма. – Так вот, уже через пару недель мне стало ясно, что Толкачев мыслил чересчур прямолинейно и не учел один важный момент, а именно: доминирующий вектор, то есть как бы биологическое предназначение человека, будь то уретральность, анальность, мышечность и так далее, может быть подавлено в процессе воспитания! Оно будет проявляться косвенно, но на прямом его выражении стоит запрет.
• Поясни!
• Возьмем тебя. С бабами у тебя было почти никак. Хуже того – вместо уретрального донжуанства – нерешительность, страх перед женщинами и все такое, - как будто у тебя и потребности такой не было никогда. Кстати, признайся, - онанировал, поди яростно?
• Отрицать не буду.
• Ну да не в этом дело. Ты ведь по натуре – лидер. Ты не можешь быть вторым в том, что для тебя значимо. Ты дерзок и рисков в своих идеях. Ты переменчив, непостоянен, генерируешь идеи и не доводишь их до исполнения... То есть наверху – в башке – ты полностью соответствуешь предназначению уретральника. А внизу – блокировка, запрет. В детстве тебе его родители всадили. Не будем сейчас разбираться – хоть это и важно – когда, как и зачем. Из ревности к матери отец тебя обезвредил как бы – бессознательно, конечно же, или мать из ревности к другим женщинам... Но что мы имеем? А имеем мы потенциально могучую, но насквозь невротическую личность, неспособную реализовать свое биологическое предназначение. Страдающий интеллектуал, чеховский герой – Константин Гаврилыч Треплев! Изобретающий «новые формы» вместо того, чтобы с наслаждением трахать всех баб по соседству. Ну тот и новых форм не смог как следует изобрести и прославиться, потому и плохо кончил. Ты-то хоть как лидер кое-как реализуешься...
• Ну так вот и получается, что вся эта история с Чехией и Мартином Гуской стала для меня целительной. Блокировка низов отпадает с каждым днем. То что я сегодня проделал с Радой... да я и в мыслях себе такое не мог допустить еще месяц назад... Почему же ты говоришь, что я вляпался, что готов душу продать?
• Об этом твой сон говорит. Хотя, постой-ка! – Гриша вдруг оживился, и даже хмель будто бы слетел с него. – Я же предупреждал, что бессознательное даст ответ! Слушай же, почему ты готов душу дьяволу продать! Вся эта история со средневековой Чехией для тебя действительно явилась катарсисом и блокировки начали исчезать. Но давай проанализируем - что привело тебя к этой истории? Ну? А привело то, что ты сунулся Бога препарировать! Помнишь наш разговор в начале сентября с Витькой про лексикоды? Прав был Витя, когда опечалился, что ты музыку разъял, как хладный труп и алгеброй гармонию поверил. Нельзя так с Богом! Вернее, я считаю, что можно, только осторожно. Соблюдая пиетет и смирение. Ты же почел себя выше и значительнее Бога – тоже, знаешь, от уретральной доминанты такая гордыня прёт...
• Не узнаю тебя, Гриша. У тебя-то откуда такие елейные настроения?
• Не елейные, а просто осторожные. Я ведь тоже люблю свободомыслие. И философию современную за это люблю. И Ницше уважаю – с удовольствием его «Антихриста» недавно прочел. Но я никогда не ставил себя выше Бога. Не люблю такое выражение «страх Божий»... Здесь я с тобой солидарен. Но вот уважение к Богу никогда не терял, несмотря на приверженность постмодернизму с его атеистическими настроениями...
• А дух свободы? Абсолютной свободы. Свободы, в том числе, и от Бога?
• Свобода свободе рознь. Для меня постмодернистский тезис свободы от Бога не исключает уважения к нему.
• Считаешь, что я зарвался?
• Именно так. Переступил запретную черту.
• Какая запретная черта может быть, когда дело идет о свободе?
• К свободе нужно быть готовым. Ты же поспешил. Ты не готов еще – вот в чем проблема. Потому и крышу снести может.
• Ну и что ты предлагаешь?
• Не торопись к свободе – тогда успеешь. Ты слишком торопишься. И опережаешь собственную готовность. То, что ты пишешь про этого Мартина – пожалуй хорошо. Это может быть выходом к осознанию. Так что – пиши. На чем ты там остановился?
• Сейчас самый непонятный период. Понимаешь, после казни Гуса прошло целых четыре года, прежде чем началось восстание. Что они так долго зрели – понять не могу. И ни в одной летописи эти четыре года – от 1415 до 1419 никак не освещены. Но мне кажется, что это было время перестройки сознания. Глобальной перестройки. Многие проповедники после казни Гуса обратились к Апокалипсису Иоанна. Тут и возродились идеи хилиазма – учения о тысячелетнем царстве Христовом, которое было объявлено, как уже наступившее. Ну и, конечно, борьба с Антихристом в лице церкви и немецкого императора Сигизмунда и вообще всех, кто стоял за прежние власть и законы... Дух свободы, равенства, эдакий утопический коммунизм... Причем, подозреваю, что эти идеи независимо появились сразу у многих людей – особенно проповедников и священников. У Мартина, в том числе.
• Юнг называл такие одновременные и вроде бы независимые явления синхронизмами. Пиши Костя. В этом твой выход. Только чую я, что тут все гораздо серьезнее, чем ты думаешь.
• Может быть и так. Но вот того, что ты говорил про свободу и Бога я не разделяю.

Гриша грустно вздохнул, пожал плечами: