|
Перерыв закончился. Слушатели подтягивались в аудиторию, рассаживались на свои места. К кафедре подошел Платонов, уже спокойный:
- Может быть поговорим обо всём на досуге?
- Добро. Давайте встретимся прежней компанией в среду.
- Можно у нас. Но я бы предпочел прогулку где-нибудь в парке. Если не будет дождя. Осень-то какая!
- Договорились. Садись Миша. Продолжим...
15.
«Чем злей изгнать её хотят,
Тем явственнее бьются в лад
Разгорячённые сердца
Лишенных брачного венца.
Вот так и наши два героя
Вдруг ощутили что-то злое,
Запретное и роковое,
Грозящее лихой бедою.
И тут их охватил испуг,
Но жар желаний не потух.»
Годфрид Страсбургский «Тристан»
- Договорились. Садись Миша. Продолжим...
- Извини, Костя, но мы не сможем остаться на вторую часть лекции. Саша что-то плохо себя чувствует... А о Лакане я летом в «Вопросах философии» читал статью Владимира Гранова... – Чувствовалось, что Михаил кривит душой и дело вовсе в недомогании Саши: всё более обнажалась трещина, возникшая между Костей и Платоновыми. – Вечером созвонимся и встретимся в среду. Поговорить нам всё-таки нужно.
- Что ж, идите...
Вторая половина лекции прошла спокойнее, если не считать периодические попытки Куренного привлечь внимание к себе. Костя разгадал его мотивы и попросту перестал им потакать, оставляя реплики Ивана без внимания. Зато Рада была неожиданно активна, -впервые за два месяца. Вопросы, просьбы уточнить отдельные места. И еще полные желания и страсти взоры, которые сегодня были особенно красноречивы.
- Итак, на чём мы остановились? – Костя вопросительно оглядел аудиторию.
- Ты говорил о расколе на я и «моё я». – Отозвалась Рада.
- Отлично. Если помните, я упомянул три основных измерения человеческого существования, которые вводит Лакан – реальное, воображаемое и символическое. Так вот, - если в реальном вообще не существует отдельных объектов, а основа отношения к миру — биологическая потребность, то в воображаемом господствует запрос на признание, направленный на других. Другой, в рамках диалектики воображаемого, становится материалом для построения нарциссической формы. Поэтому наиболее эффективными проявлениями воображаемого отношения к миру являются агрессивность и любовь, с крайностями садизма и мазохизма, возникающими из-за недооценки или переоценки, ущербности или совершенства Другого в «моем мире». Потому что Другой, учитывая вышесказанное, - лучшая половина «меня самого». Постольку, поскольку «мое я» дистанцировано от меня и находится на стороне Другого, оно постоянно в опасности, вплоть до исчезновения. Таким образом, через «мое я» человеку открывается смерть, значение смерти, которое заключается в том, что она существует. В воображаемом размещается знание о собственной смерти. Не о том, что особи одного с тобой вида умирают, но некое представление о собственном отсутствии, небытии.
- То есть, знание о собственной смерти не реально, а только воображаемо? – Спросила Вика.
- Безусловно, потому что «мое я» с реальным не контактирует. Оно не плод воображения, - тут всё сложнее. Воображаемое у Лакана это отдельное измерение бытия. Но можно сказать, что «мое я» оказывается иллюзией единства и целостности. А диалектика воображаемого приводит к парадоксальному единству «меня» и «Другого», при котором я вверяю себя Другому, чтобы стать идентичным самому себе. Человек узнает в воображаемых объектах свое единство, но лишь вне себя самого. В результате все объекты воображаемого мира неизбежно выстраиваются вокруг блуждающей тени «моего я», а само «мое я», стремясь к искомому объекту, обращается в один неудовлетворенный запрос. Отсюда возникает так называемый «объект А» — связующее звено, находящееся на пересечении всех трех измерений – реального, воображаемого и символического. «Объект А» предстает как причина желания в символическом и несимволизированный остаток реального. В координате воображаемого «объект А» — это Другой в плане собственной нехватки. В запросе на отношения, на любовь, мы пытаемся схватить эти «объекты А» в качестве фактов признания себя со стороны жизненно необходимого Другого.
- Получается, что любой человек может быть этим самым «объектом А»? – Неподдельный интерес в глазах Рады. Интерес к предмету, или к нему – Косте?
- Любой человек и является этим объектом. Особенно значимый человек.
- А что же такое символическое?
- Сейчас подойдем к этому. Как я уже говорил, преждевременность рождения, для Лакана, — это повод для введения темы травмы. Именно в напряжении между этим поводом и отчуждающей диалектикой воображаемого, в результате травматического опыта о котором мы уже говорили, возникает эго. А с координатой символического привносится финальный травматизм, попытками вжиться в который определяется и вся судьба становящегося субъекта.
- Непонятно. – Бросил реплику Куренной.
- Символический способ отношения к миру – это именно желание, которое, являясь преимущественно сексуальным и бессознательным, рассматривается Лаканом как сердцевина человеческого существования. Желание, в отличие от потребности, не знает удовлетворения. Ключевым термином для символического является запрет. Дыры, выбиваемые им в существовании человека, Лакан трактует как прохождение индивидом эдипова и кастрационного комплекса в качестве способа вступления в измерение символического. Запрет на прямое обладание касается не обязательно реальной матери и исходит не от реального отца, но распространяется на весь класс воображаемых Других. А инстанцией этого запрета становится «Имя Отца», или все то, что в культуре встает между субъектом и объектами желания: писаные и неписаные законы, нормы, правила, обычаи и так далее. Лакановский тезис «желание субъекта есть желание Другого» означает то, что причина неудовлетворенности любым объектом желания, логика перебора объектов желания и сам факт, что искомым идеальным объектом желания оказывается сам этот перебор, - все это остается по ту сторону самосознания.
Встретившись вновь со взглядом Рады, Костя вновь ощутил мурашки возбуждения. Мысленно повторил свою последнюю фразу. «Искомым идеальным объектом желания становится сам перебор объектов желания». Усмехнулся про себя: да, черт возьми, он хочет вкусить тело этой некрасивой полной женщины, услышать её стоны! «Что-то там Гришка говорил про мою подавленную уретральность? Может быть он прав, а последние события и, в особенности, ночь, проведённая с Соней, вскрыли то, что было задавлено с детства?» Усмехнулся еще раз и вновь взглянув на Раду, понял, что она сейчас – сама доступность... Возбуждение усилилось: он смело, не отрываясь, смотрел на неё, мысленно уже обладая ею. Этот воображаемый акт длился около минуты. Затем Костя отвёл глаза, дабы не вызвать домыслов у группы. Вика, правда, что-то заметила, удивленно взглянула на Раду. Та давно уже покраснела, но не от стыда – от желания. Всё это время Костя говорил:
— 56 —
|