Полужизнь

наверное, ему хотелось хорошо выступить перед нами сразу в двух родственных

ролях, показав, что он не только умеет ладить с африканцами, но и ласков с

теми, кто у него служит. Старуха волновалась. Она срывала ему спектакль.

Коррейя спросил, где Себастьяно. Себастьяне не оказалось дома. И мы

двинулись вслед за Коррейей, который производил много шума, к домику на

пляже.

Мы нашли его полуразвалившимся. Оконные стекла были разбиты; от

влажного соленого воздуха все гвозди заржавели, и ржавчина расползлась

пятнами по выцветшей краске и побелевшему дереву. Створки французских окон

на первом этаже были сняты с петель. Из комнаты, которая, наверное,

считалась гостиной, наполовину торчала рыбацкая лодка с высокими бортами,

стоявшая на подпорках, точно в сухом доке.

Старуха-негритянка стояла поодаль, за спиной Коррейи. Он не сказал

ничего. Он просто смотрел. Его лицо как-то странно сморщилось. Он находился

за пределами гнева и где-то очень далеко от всего окружающего. Он был

беспомощен, тонул в страдании. Я подумал: "Он сумасшедший. Почему я раньше

этого не замечал?" По-видимому, Карла, выросшая в женском монастыре,

привыкла жить с тем, что я сейчас увидел. Она подошла к нему и, словно нас

не было рядом, заговорила с ним таким тоном, каким говорят с детьми,

произнося слова, которых я никогда прежде от нее не слышал. Она сказала:

"Мы сожжем все это к е... матери. Сейчас я поеду и достану керосин, мы

вернемся и сожжем к чертям всю эту дрянь вместе с этой е... лодкой".

Он ничего не ответил, но позволил ей отвести себя за руку обратно к

машине, мимо хижины "тетушки".

Спустя несколько недель, когда мы снова встретились с ним, он выглядел

совсем разбитым. Его худые щеки были мягкими и дряблыми. Карла сказала: "Мы

поедем в Европу, отдохнем немного". Госпожа Норонья, сгорбившись в кресле,

сказала своим тихим голосом: "Неподходящее время". Карла ответила: "Мы