|
Священник повернул голову, увидел Яннакоса и узнал его. — Посторонитесь, дети мои, — сказал он, — вот один хороший человек из Ликовриси! Пришел он навестить нас, ободрить в несчастье. Приветствуйте его, братья! Это один из тех четверых, которые наполнили корзины продовольствием и принесли его нам в первую ночь, чтобы мы поели! Он вспомнил имя. — Добро пожаловать, Яннакос! — сказал он и пожал ему руку с волнением. — Ради тебя и твоих товарищей бог не метнет огня на Ликовриси и не спалит его! Яннакос окончательно потерял самообладание и начал громко рыдать. — Сын мой, почему ты плачешь? — спросил священник и заключил его в свои объятия. — Я согрешил, отче, согрешил! — Иди сюда! Взял его за руку, и они отошли в сторону. — Почему ты плачешь? Что с тобой? Поведай мне свое горе, сын мой; ты благодетель нашей деревни! — сказал священник и, широко раскинув руки, указал на будущую деревню. Ноги Яннакоса подкосились, и он почти рухнул на ближайший камень. Священник, стоя рядом, с беспокойством присматривался к нему. — Тебе нужно что-нибудь? — спросил он. — Ты что-нибудь сделал? Не плачь! — Согрешил я, отче! Я все тебе расскажу, чтобы облегчить свою душу! И, прерывисто дыша, начал торопливо признаваться во всем: зачем он поднялся на Саракину, какой договор заключил со стариком Ладасом, упомянул и о трех золотых монетах, которые получил в задаток… Священник слушал, слушал и ничего не говорил; Яннакос испуганно смотрел на него. — О чем ты думаешь, отче? — спросил он наконец, и голос его дрожал. — Я думаю о том, сын мой, что человек — зверь, дикий зверь… Не плачь! И еще я думаю о том, что бог — велик. — Хуже, чем зверь… — пробормотал Яннакос и сплюнул, словно ему стало плохо. — Человек — это червяк, скользкий, маленький, никчемный, бесчестный… Не трогай меня, отче мой, тебе разве не противно? Священник помолчал, убрал свою руку, опустил глаза и вздохнул. Яннакос внезапно поднялся с камня, на котором лежал, сунул пальцы в карман своего жилета и вынул три золотые монеты. — Отче мой, у меня к тебе одна просьба. Возьми эти золотые монеты, купи несколько овец для деревни, для детей, которым нужно молоко… И, если можешь, возложи руку на мою голову и прости меня! Священник не пошевельнулся. — Если ты их не возьмешь, моя душа уже не найдет спасения. — И потом добавил: — Ты сказал, человек — это зверь; приручи же его, отче! Одно хорошее слово его приручает. От того, что ты сейчас скажешь, зависит мое избавление. — 78 —
|