Христа распинают вновь

Поп Григорис поднял руку, указывая на Манольоса.

— Он виноват! — сказал поп. — Он разжигает село, он забивает головы людей нелепыми притязаниями! Что плел ты на празднике, бездельник! Ноги замахнулись на голову!

— Я повторял Христовы слова, — ответил Манольос. — Чтобы люди помогали бедным: у кого две рубашки, пусть одну отдаст — ведь все мы братья! Больше ничего.

Поп Григорис задыхался от гнева, но считал унизительным для себя вести беседу с каким-то батраком. Он обратился к старику архонту:

— Это опасный человек! Во что бы то ни стало ты должен его прогнать! Мы должны выгнать его из села, чтобы он не распространял заразы! Он свел с ума и твоего сына! Влияние его растет, когда-нибудь он съест и нас. Гнать его! Он не пастух и не овца — он волк!

Манольос отошел от стены, прижал руку к груди и сказал:

— До свидания, архонты и владыки! Я ухожу.

— Божье проклятие тебе! — воскликнул поп, поднимая руку.

— Проклятие старостам и попам, — ответил Манольос. — Вы, попы, распяли Христа! Если бы он вновь спустился на землю, вы бы распяли его снова. Прощайте!

Он спокойно направился к двери, открыл ее, потом еще раз обернулся.

— Прощайте! — повторил он и легко начал спускаться по лестнице, опять почувствовав, что его несут ангелы.

ГЛАВА XIII

Когда Манольос подошел к горе, уже смеркалось. Небо затянулось облаками, подул прохладный восточный ветер, первые крупные капли дождя упали на руки и лицо Манольоса и на раскаленную землю. Манольос обрадовался; он так же томился жаждой, как томились ею поля и горы, он словно слился с ними воедино и кружился вместе со всем земным шаром.

— Чудесен этот мир! — говорил сам себе Манольос, поднимаясь на гору. — Когда я открываю глаза, я вижу горы, облака и стену приближающегося дождя; когда закрываю, вижу бога, который сотворил горы, облака и дождь. Повсюду, в ночном мраке и при свете дня, нас осеняет божья милость!

Вырвавшись из сетей мелочных, но всесильных забот, он сразу же забыл и архонтов и попов и, отрешившись от всех земных радостей и печалей, пребывал теперь в мире самой большой радости и самой великой печали, в мире, где, скорее, нет ни радости, ни печали — в вечном покое…

Завтра рано утром ему предстояла разлука с его любимой горой: хозяин, которому он так верно служил, прогонял его. Ему придется вскинуть на плечи свой тощий узелок, взять пастушеский посох и отправиться одному в опасный путь по крутым склонам. Но, несмотря на это, ноги его танцевали и душа пела.