Проклятие профессии. Бытие и сознание практического психолога

И эта последняя ночь. Мы — в креслах, напротив друг друга. Тихо беседуем о разном, как будто ничего серьезно­го не предстоит нам завтра, уже — сегодня.

• Будем ложиться? — ке в первый раз вставляю я эту
  реплику в наш разговор.
• Нет, посидим еще, — снова говорит он.

И вдруг я понял (а вернее — почувствовал), что он: ждет от меня иного, иных слов, совсем о другом. И сме­ло (будто что-то подтолкнуло меня) спрашиваю о том, о чем не решался заговорить s эти полтора года.

—Анатолий Евгеньевич, а с первой женой не встреча­
етесь?

Он внимательно посмотрел мне в лицо и спокойно про­изнес:

—С Ирой?.. Нет.

Опустил голову, и я не прерывал его.

• Я не виню ее, — снова заговорил он, — она просто
  не выдержала этой дикой жизни. Признаться, тогда я бе­
  зумно переживал, но сейчас...
• Совсем не встречаетесь?

Он снова скользнул взглядом и ответил:

• Очень редко, и только из-за сына. Ну, еще на работу
  ее устраивал. Она раньше не хотела учиться, а после на­
  шего развода вдруг всполошилась, поступила в институт и
  закончила.
• Может быть, Вам хотела что-то доказать?
• Может быть.

Снова молчим, но мне показалось, что как-то свобод­нее он сидел в своем кресле.

—Анатолий Евгеньевич, в своей книге Вы писали, что
когда скончался отец, Вы поняли, что остались совершен­
но один.

Он не поднял голову, а продолжал смотреть перед со­бой. Потом сказал:

—Да, это так. У нас с ним были замечательные отно­
шения. Я ему всем обязан. И еще — Семе Фурману. Он
тоже умер в марте, четырнадцать лет без него.

И стал вставать. Сказал:

• Попьем что-нибудь?
• Я достану, сидите.

Наливаем в стаканы минеральную воду и молча выпи­ваем.

—Анатолий Евгеньевич, в последних Ваших турнирах
я понял, какая ужасная вещь — шахматы. Как я рад, что
мой сын бросил их.

—Конечно, — без раздумий согласился он.
И продолжил чуть позже:

• Просто опасная для психики вещь. Если не иметь
  внутренних сил к сопротивлению, то дело может закон­
  читься дурдомом. Шахматы — это ловушка. Они сильнее
  человека, их тайну все равно не разгадать. А человек не
  может поверить в это, не может согласиться... с пораже­
  нием, и подчас готов положить на плаху и талант, и здоро­
  вье, а некоторые — и жизнь.
• Анатолий Евгеньевич, пора.
• Да, пора.

* * *

Я перекрестил его — спящего — и вышел. Шел к себе и одна мысль была во мне: «Пусть он победит сегодня! Я очень хочу этого! Я давно так не хотел победы моего спорт­смена! »

И наш последний сеанс. Последние слова и последние аккорды нашей музыки. Сегодня он — в кресле. Глаза закрыты. Я смотрю на часы и говорю: