В зеркале философии

Прежде всего в нем впечатаны родовые черты лю­дей, общие как для любых эпох, так и для субъектив­ных фантазийных взлетов и оригинальных выкрута­сов. Для тех, кто размышляет об искусстве, всегда одним из первых встает вопрос: а для чего оно? Ведь оно не прагматично, его свершения не съедобны, они не согреют и не защищают от непогоды. Почему Род людей не жалел сил, забот, даже человеческой жиз­ни, чтобы выписывать силуэты на стенах пещер, вы­тачивать виньетки на зданиях, оглашать воздух се­рией неестественных звуков, разыгрывать сценки, имитирующие жизнь, и т. д. Еще Л. Толстой в своем трактате “Что такое искусство?” диву давался тому, что миллионы людей служат этому непонятному бо­жеству, обрекают себя на тягостные переживания и лишения. Никакие запреты, ни пуританские, ни му­сульманские ограничения, ни — “соцреалистические” цензурные не могли остановить страстей художествен­ного поиска. Видимо, художественное творчество и его результат — мир искусства — есть одно из наивыс­ших условий существования рода людей. Иной раз даже вновь и вновь повторяют пламенные высказыва­ния Ф. Достоевского о том, что красота спасет мир. Правда, ныне иронически вопрошают, услышав сей тезис: а не могли ли Вы указать точно дату, когда это спасение осуществится...

Тот же Лев Толстой, ориентируясь на сплачиваю­щее родовое воздействие искусства, говорил, что его назначение в том, чтобы перевести из области рассуд­ка в область чувства истину о том, что благо людей в их единении. Искусство — это орган жизни челове­чества, переводящий разумное сознание в чувство. Итак, эстетическое сознание имеет в себе образ чело­вечества.

Однако, утверждая этот тезис, мы сталкиваемся с парадоксом. Продукты эстетической деятельности, ху­дожественные ценности, да и весь процесс их произ­водства и потребления носят не столько родовой, сколько индивидуально-личностный характер. Дей­ствительно, художник, создающий эстетически цен­ный предмет или произведение, и те, кто их воспри­нимает, всегда преломляют ценностное сознание “через себя”, через неповторимое “Я”. Поэтому в акте созна­ния и потребления эстетической ценности не так-то легко улавливать и фиксировать тот образ человечес­тва, который наличествует в эстетическом всегда и повсюду.

Надо сказать, что выражение целостного состояния человечества в художественно-образной форме посиль­но далеко не всем видам искусства, и тем более его образным произведениям. Да они на это и не претен­дуют. Целостный портрет человечества в эстетичес­ком преломлении может быть выражен лишь всей со­вокупностью творений художников определенной эпохи. В этом отношении можно было бы, перефразируя приведенное нами ранее гегелевское определение философии, сказать, что искусство есть своего рода “эпоха, схваченная в образах”.