Тошнота

похожи, в этом все дело. Он одинок, как я, но глубже погряз в одиночестве.

Вероятно, он ждет твоей Тошноты или чего-нибудь в этом роде. Стало быть,

теперь уже есть люди, которые меня узнают: поглядев на меня, они думают:

"Этот из наших". Ну так в чем дело? Чего ему надо? Он должен понимать:

помочь мы ничем друг другу не можем. Люди семейные сидят по домам посреди

своих воспоминаний. А мы, два беспамятных обломка, -- здесь. Если он сейчас

встанет и обратится ко мне, я взорвусь.

Дверь с шумом распахивается -- это доктор Роже.

-- Приветствую всех.

Он входит, свирепый, подозрительный, покачиваясь на своих длинных

ногах, с трудом выдерживающих груз его тела. Я часто вижу доктора по

воскресеньям в пивной "Везелиз", но он не знает. Он сложен, как отставные

тренеры Жуэнвиля: бицепсы толщиной с ляжку, объем груди сто десять, а ноги

хлипкие.

-- Жанна, Жанна, крошка моя.

Он семенит к вешалке, чтобы повесить на крючок широкополую фетровую

шляпу. Служанка сложила рукоделия и не спеша, сонно идет к доктору, чтобы

высвободить его из его плаща.

-- Что будете пить, доктор?

Он с важностью воззрился на нее. Вот что я называю красивой мужской

головой. Потрепанное, изборожденное жизнью и страстями лицо. Но доктор понял

суть жизни, обуздал свои страсти.

-- Я и сам не знаю, чего я хочу, -- говорит он густым голосом.

Он рухнул на скамью напротив меня и отирает пот со лба. Когда ему не

надо удерживать равновесие, он чувствует себя прекрасно. Глаза его внушают

робость, большие глаза, черные и властные.

-- Это будет... будет, будет, будет старый кальвадос, дитя мое.

Служанка, не шевелясь, созерцает громадное, изрытое морщинами лицо. Она

задумалась. Маленький человечек поднял голову и облегченно улыбается. И

вправду, этот колосс -- наш избавитель. На нас надвигалось что-то зловещее.

А теперь я дышу полной грудью -- мы среди людей.

-- Ну так что, где мой кальвадос?