|
парочек. -- Мне яичницу с ветчиной. Официантка, громадная краснощекая девка, говоря с мужчиной, не может удержаться от смеха. -- Не имею права. Хотите яичницу с картофелем? Ветчина заперта -- ее нарезает только сам хозяин. Я заказываю рагу. Хозяина зовут Камиль -- это грубый мужлан. Официантка уходит. Я один в этой старой темной комнате. У меня в бумажнике письмо Анни. Ложный стыд мешает мне его перечитать. Я стараюсь припомнить фразы одну за другой. "Дорогой Антуан". Я улыбаюсь: да нет же, нет, конечно, Анни не написала "дорогой Антуан". Шесть лет назад -- мы только что разошлись по обоюдному согласию -- я решил уехать в Токио. Я написал ей несколько слов. Я уже не мог называть ее "любимая" и в простоте душевной написал: "Дорогая Анни". "Меня восхищает твоя непринужденность, -- написала она в ответ. -- Я никогда не была и не буду "твоей дорогой Анни". И поверь, ты мне вовсе не "дорогой Антуан". Если не знаешь, как ко мне обращаться, не обращайся никак, это куда лучше". Я вынимаю письмо из бумажника. Там не написано "Дорогой Антуан". Нет в конце и обычной формулы вежливости: "Мне необходимо с тобой увидеться". Ничего, что может навести на мысль о ее чувствах. Жаловаться не приходится -- я узнаю в этом ее любовь к совершенству. Она всегда стремилась воплощать "совершенные мгновения". Если минута этому не поддавалась, Анни теряла интерес к окружающему, глаза ее мертвели, она лениво слонялась с видом рослой девочки переходного возраста. Или придиралась ко мне: "Ты сморкаешься торжественно, как буржуа, а когда откашливаешься, самодовольно прикрываешь рот платком". Надо было отмалчиваться и ждать; вдруг, отзываясь на какой-то неуловимый для меня звук, она вздрагивала, томные черты ее прекрасного лица отвердевали, и она начинала свою кропотливую работу. В ее чародействе была пленительная властность. Она что-то напевала сквозь зубы, потом с улыбкой — 74 —
|