Тошнота

разочарованы: фильм окажется глупым, сосед будет курить трубку, сплевывая на

пол себе под ноги, или Люсьен будет не в духе, слова ласкового не скажет,

или, как нарочно, именно сегодня, когда в кои-то веки выбрались в кино,

опять схватит межреберная невралгия. Очень скоро, как и каждое воскресенье,

в темном зале начнут нарастать глухие приступы мелочной злобы.

Я пошел по тихой улице Брессан. Солнце разогнало облака, был погожий

день. Из виллы "Волна" вышло семейство ее обитателей. Дочь, сойдя на

тротуар, застегивала перчатки. Ей можно было дать лет тридцать. Мать, стоя

на нижней ступеньке лестницы, уверенно глядела вперед, всей грудью вдыхая

воздух. Отец повернулся ко мне своей необъятной спиной. Склонившись над

замочной скважиной, он запирал дверь на ключ. Теперь до их возвращения дом

будет пустым и темным. В соседних домах, уже запертых и опустелых, тихо

поскрипывает мебель и половицы паркета. Перед тем как уйти, хозяева потушили

камин в столовой. Отец нагнал двух женщин, и семейство безмолвно двинулось в

путь. Куда они шли? По воскресеньям бувильцы посещают величественное

городское кладбище или наносят визит родственникам, а тот, кто свободен от

всех обязательств, прогуливается по молу. Я был свободен -- я зашагал дальше

по улице Брессан, которая выходит на мол.

Небо было бледно-голубым: где-то дымок, где-то перистое облачко, иногда

солнце скрывала набежавшая тучка. Издали мне виден был белый цементный

парапет, ограждающий мол, сквозь просветы в нем сверкало море. Семейство

свернуло направо, на улицу Казначея Илера, которая уходит вверх по Зеленому

Холму. Я видел, как вся троица медленно преодолевает высоту -- три черные

точки на поблескивающем фоне асфальта. Я свернул налево и влился в толпу,

прогуливающуюся вдоль моря.

Толпа была более разношерстной, чем утром. Казалось, все эти люди уже

не в силах соблюдать безупречную социальную иерархию, которой они так

гордились до обеда. Теперь бок о бок шли коммерсанты и чиновники; они