Тошнота

-- И не надейся, -- сказал мужчина. -- Солнце мешает.

Они, наверно, говорили об острове Кайбот, его южная оконечность должна

была быть видна между землечерпалкой и набережной внешнего порта.

Свет стал мягче. В этот зыбкий час что-то предвещало вечер. У

воскресенья уже появилось прошлое. Виллы и серый парапет казались свежими

воспоминаниями. Лица одно за другим теряли свой праздный вид, приобретали

почти нежное выражение.

Молодая беременная женщина опиралась на руку белобрысого парня с грубым

лицом.

-- Вот-вот, погляди, -- говорила она.

-- Чего там?

-- Вот они, вот, чайки.

Он пожал плечами -- никаких чаек не было. Небо почти совсем очистилось,

слегка розовея на горизонте.

-- Я слышала их. Вот же. Они кричат.

-- Просто скрипнуло что-то, -- отвечал он.

Вспыхнул газовый рожок. Мне показалось, что прошел фонарщик. Дети

подстерегают его приход -- это сигнал к возвращению домой. Но то был

последний отблеск солнца. Небо еще оставалось светлым, но землю окутал

сумрак. Толпа редела, стал отчетливо слышен рокот моря. Молодая женщина,

опершись обеими руками о парапет, подняла к небу синее лицо, перечеркнутое

черным -- губной помадой. На мгновение я подумал: уж не полюблю ли я людей.

Но в конце концов, это ведь их воскресенье, не мое.

Первым из всех огней загорелся маяк на острове Кайбот; остановившийся

рядом со мной мальчуган восторженно прошептал: "Ой! маяк!"

И сердце мое наполнилось великим предчувствием приключения.

Сворачиваю налево и по Парусной улице возвращаюсь на Маленькую Прадо.

Железные щиты на витринах опущены. Улица Турнебрид освещена, но безлюдна,

она утратила свою недолгую утреннюю славу: в этот час она ничем не

отличается от соседних улиц. Поднялся довольно сильный ветер. Я слышу, как

громыхает жестяная шляпа архиепископа.

Я один, большинство бувильцев разошлись по домам, они читают вечернюю