Тошнота

глядя вдаль, отдаваясь на волю ветра, который раздувал их пальто и толкал в

грудь, все они шли, слегка откинувшись назад. Время от времени прорывался

короткий, тут же заглушаемый смех, крик матери: "Жанно, Жанно, что ты

делаешь!" И потом -- тишина. Легкий запах светлого табака -- его курят

мелкие чиновники. "Саламбо", "Айша" -- воскресные сигареты. На некоторых

лицах, более расслабленных, я как будто уловил налет грусти; но нет, эти

люди не были ни веселы, ни грустны -- они отдыхали. Их широко открытые,

остановившиеся глаза безучастно отражали море и небо. Скоро они разойдутся

по домам, в кругу семьи за обеденным столом выпьют по чашке чаю. А сейчас

они хотят расходовать себя как можно меньше, хотят, экономя жесты, слова,

мысли, плыть по течению. В их распоряжении всего один день, чтобы стереть

морщины, гусиные лапки, горькие складки -- плоды рабочей недели. Всего один

день. Они чувствовали, как минуты утекают у них между пальцами. Успеют ли

они набраться молодости, которой хватило бы, чтобы завтра начать сначала?

Они дышали полной грудью -- ведь морской воздух бодрит; их дыхание,

равномерное и глубокое, как у спящих, одно только и свидетельствовало о том,

что они живы. Я шел крадучись, я не знал, что мне делать с моим крепким и

свежим телом среди этой трагической толпы, которая отдыхала.

Теперь море приобрело аспидный оттенок, потихоньку начинался прилив. К

ночи прилив усилится. Нынче ночью мол станет еще более пустынным, чем

бульвар Виктора Нуара. Впереди и слева загорится по фарватеру красный огонь.

Солнце медленно садилось в море. По пути оно зажгло заревом окна

нормандского шале. Ослепленная его блеском женщина устало поднесла руку к

глазам и покачала головой.

-- Гастон, мне слепит глаза, -- сказала она с неуверенным смешком.

-- Не беда! Славное солнышко, -- ответил ее муж. -- Не греет, а все же

приятно.

-- Я думала, его будет видно, -- продолжала она, обернувшись к морю.