Стена

явственно ощущал, как пот стекает с волос, и это было

неприятно. Впрочем, вскоре я перестал утираться: платок промок

насквозь, а пот все не иссякал. Мокрым был даже зад, и штаны

мои прилипали к скамейке. И вдруг заговорил маленький Хуан:

-- Вы врач?

-- Врач, -- ответил бельгиец.

-- Скажите... а это больно и... долго?

-- Ах, это... когда... Нет, довольно быстро, -- ответил

бельгиец отеческим тоном. У него был вид доктора, который

успокаивает своего платного пациента.

-- Но я слышал... мне говорили... что иногда... с первого

залпа не выходит.

Бельгиец покачал головой:

-- Так бывает, если первый залп не поражает жизненно

важных органов.

-- И тогда перезаряжают ружья и целятся снова?

Он помедлил и добавил охрипшим голосом:

--- И на это нужно время?

Его терзал страх перед физическим страданием: в его

возрасте это естественно. Я же о подобных вещах не думал и

обливался потом вовсе не из страха перед болью. Я встал и

направился к угольной куче. Том вздрогнул и взглянул на меня с

ненавистью: мои башмаки скрипели, это раздражало. Я подумал:

неужели мое лицо стало таким же серым?

Небо было великолепно, свет не проникал в мой угол, стоило

мне взглянуть вверх, как я увидел созвездие Большой Медведицы.

Но теперь все было по-другому: раньше, когда я сидел в карцере

архиепископства, я мог видеть клочок неба в любую минуту, и

каждый раз оно пробуждало во мне различные воспоминания. Утром,

когда небеса были пронзительно-голубыми и невесомыми, я

представлял атлантические пляжи. В полдень, когда солнце было в

зените, мне вспоминался севильский бар, где я когда-то попивал

мансанилью, закусывая анчоусами и оливками. После полудня,

когда я оказывался в тени, припоминалась глубокая тень,

покрывающая половину арены, в то время как другая половина была