|
землисто-серым: серыми стали руки, лицо. Он снова сел и уставился округлившимися глазами в пол. Том был добряк, он попытался взять мальчика за руку, но тот яростно вырвался, лицо его исказила гримаса. -- Оставь его, -- сказал я Тому. -- Ты же видишь, он сейчас разревется. Том послушался с неохотой: ему хотелось как-то приласкать парнишку -- это отвлекло бы его от мыслей о собственной участи. Меня раздражали оба. Раньше я никогда не думал о смерти -- не было случая, но теперь мне ничего не оставалось, как задуматься о том, что меня ожидает. -- Послушай, -- спросил Том, -- ты хоть кого-нибудь из них ухлопал? Я промолчал. Том принялся расписывать, как он подстрелил с начала августа шестерых. Он определенно не отдавал себе отчета в сложившемся положении, и я прекрасно видел, что он этого не хочет. Да и сам я покуда толком не осознавал случившегося, однако я уже думал о том, больно ли умирать, и чувствовал, как град жгучих пуль проходит сквозь мое тело. И все же эти ощущения явно не касались сути. Но тут я мог не волноваться: для ее уяснения впереди была целая ночь. И вдруг Том замолчал. Я искоса взглянул на него и увидел, что и он посерел. Он был жалок, и я подумал: "Ну вот, начинается!" А ночь подступала, тусклый свет сочился сквозь отдушины, через люк, растекался на куче угольной пыли, застывал бесформенными пятнами на полу. Над люком я заприметил звезду: ночь была морозной и ясной. Дверь отворилась, в подвал вошли два охранника. За ними -- белокурый человек в бельгийской военной форме. Поздоровавшись с нами, он произнес: -- Я врач. В этих прискорбных обстоятельствах я побуду с вами. Голос у него был приятный, интеллигентный. Я спросил у него: -- А собственно, зачем? -- Я весь к вашим услугам. Постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы облегчить вам последние часы. -- Но почему вы пришли к нам? В госпитале полно других. -- Меня послали именно сюда, -- ответил он неопределенно. — 5 —
|