Стена

-- Не знаю.

-- Вы прятали его у себя с шестого по девятнадцатое.

-- Это не так.

Они стали что-то записывать, потом конвойные вывели меня

из комнаты. В коридоре между двумя охранниками стояли Том и

Хуан. Нас повели. Том спросил у одного из конвоиров:

-- А дальше что?

-- В каком смысле? -- отозвался тот.

-- Что это было -- допрос или суд?

-- Суд.

-- Ясно. И что с нами будет?

Конвойный сухо ответил:

-- Приговор вам сообщат в камере.

То, что они называли камерой, на самом деле было

больничным подвалом. Там было дьявольски холодно и вовсю гуляли

сквозняки. Ночь напролет зубы стучали от стужи, днем было

ничуть не лучше. Предыдущие пять дней я провел в карцере одного

архиепископства -- что-то вроде одиночки, каменный мешок времен

средневековья. Арестованных была такая прорва, что их совали

куда придется. Я не сожалел об этом чулане: там я не коченел от

стужи, был один, а это порядком выматывает. В подвале у меня по

крайней мере была компания. Правда, Хуан почти не раскрывал

рта: он страшно трусил, да и был слишком молод, ему нечего было

рассказывать. Зато Том любил поговорить и к тому же знал

испанский отменно.

В подвале были скамья и четыре циновки. Когда за нами

закрылась дверь, мы уселись и несколько минут молчали. Затем

Том сказал:

-- Ну все. Теперь нам крышка.

-- Наверняка, -- согласился я. -- Но малыша-то они,

надеюсь, не тронут.

-- Хоть брат его и боевик, сам-то он ни при чем.

Я взглянул на Хуана: казалось, он нас не слышит. Том

продолжал:

-- Знаешь, что они вытворяют в Сарагосе? Укладывают людей

на мостовую и утюжат их грузовиками. Нам один марокканец

рассказывал, дезертир. Да еще говорят, что таким образом они

экономят боеприпасы.