|
Но вернемся к условности. Это пресловутое словечко загнало-таки в тупик как символистов, так и антисимволистов: первых-в усилии оправдать его и абсолютизировать, вторых-в попытке и вовсе обойтись без него. Дело дошло даже до того, что под условностью начали понимать договоренность. Раньше, мол, она была стихийна и спонтанна (у Гомера, например); необходимо теперь придать ей большую солидность: договоримся заранее понимать ряд вещей "так", а другой ряд вещей "сяк"; это и будет "истиной". Конвенционализм, нашедший себе многих влиятельных защитников среди буржуазных философов и ученых, поставил, наконец, все точки над "и". Истина, нет, не упразднилась полностью, как в выводах крайнего скептицизма; она лишь стала "такою-сякою"... Споры излишни. Мы начнем не со споров. Очевидно, когда речь идет о культуре, под этим имеется в виду не только "предмет" исследования. Культура существует не для одних культурологов, и совершенно бесспорным является то, что прежде чем "так" или "сяк" мыслить о ней, необходимо сначала пройти через ее воспитание. Культура воспитывает, культура учит, прежде чем начинают учить о ней. Вопрос вполне естественен: плодом воспитания какой культуры явился конвенционализм? Кто из творцов культуры учил его? Может быть, Диоген? Уж во всяком случае не Аристотель, не Коперник, не Леонардо. Оставляем вопрос этот открытым с правом личной убежденности в односложном ответе и переходим к рассмотрению сути дела. Культуре неведомы "такие-сякие" истины; лежи они в ее основании, ее и не было бы вовсе, а вместе с ней и армии научных работников, не понимающих, что они подрубают сук, на котором уселись сами. В лице подлинных творцов своих культура всегда безусловна: так, что об этом никогда и не вставало вопроса. Если последует возражение, что не следует слишком доверять этому "лицу", ибо творческая гениальность его не всегда пропорциональна рефлектирующей способности суждения, или, попросту говоря, часто оказывается "философски наивной", мы ответим, что коль скоро уж зашла речь о доверии, то мы склонны скорее доверять "философски наивному" Бруно, чем "рефлектирующим способностям" Р. Карнапа. Культура движима безусловностью: "то было вечное перетаскивание камня, который приходилось вновь и вновь поднимать", сорвалось как-то с уст Гёте это загадочное признание. Камень этот не был для Гёте "как если бы" камнем; не был он и символом "абсурда", как хотелось бы верить Камю. Чем же он был, этот камень? И зачем это "вечное перетаскивание"? Ответа у Гёте мы не найдем, как не найдем его и у других "обремененных". Ибо здесь кончается царство книги и начинается царство дела. Ответ-у Иоганна Шефлера, великого немецкого поэта XVII века: им он завершает книгу своих изречений: "На этом кончим, друг, а хочешь дальше знать, тогда сам книгой стань и сам ее чтецом" [11]. — 104 —
|