Поскольку след является не присутствием, а видимостью присутствия, которое распадается, перемещается, отсылается, он, собствен- [398]
Текст метафизики тем самым воспринят. Все еще читаем и чтению подлежит. Он не окружен, а пересечен своими пределами, помечен изнутри многосложной межой своего края. Разом предлагая монумент и мираж следа, след, одновременно прочерченный и стертый, одновременно живой и мертвый, живой, как всегда, чтобы притворяться жизнью и в своей сбереженной надписи. Предлагая пирамиду. Не грань, которую надо перейти, а каменистый, безголосый текст на стене, который надо расшифровать. Тогда ощутимое и неощутимое в следе мыслимы без противоречий или, по крайней мере, без придания такому противоречию какой-либо значительности. «Утренний след» различения безвозвратно потерялся в незримости, однако же сама его утрата укрыта, сохранена, отсрочена. В тексте. Под видом присутствия. Собственности. Которая сама всего лишь результат письма. Заявив о стирании утреннего следа, Хайдеггер затем может в непротиворечивом противоречии записать, скрепить подписью запечатление следа. Чуть дальше: «Различение бытия и сущего может все же войти в опыт как нечто забытое, только если оно уже раскрылось с присутствием присутствующего (mit dem Anweses des Anwesenden) и если оно тем самым запечатлено в следе (so eine Spur gepr?gt hat), остающемся сбереженным (gewahrt bleibt) в языке, к которому приходит бытие». И еще дальше, размышляя об анаксимандровом то хреон (должное), переводимом здесь как Brauch (соблюдение обычая), Хайдеггер пишет: — 373 —
|